Виктор Колюжняк - Границы реальности (становятся тоньше)

Гены сказали: «Да, утёнок».

Эксперт, почесав лысину, вздохнул и констатировал: «Да, гадкий».

Расстроенный своей незавидной участью герой отправился домой. По пути он пинал пустые пачки из-под сигарет. Он бы с удовольствием попинал пустые консервные банки или старый телевизор, но боялся поранить лапки. Гадким приходится в жизни очень тяжело. Всё и все стараются напомнить им об их неполноценности.

Мимо вразвалочку шла банда лебедей.

– Гляди, какой отвратительный тип! – один из лебедей толкнул другого в бок.

– Отвянь от парня, ему и так несладко приходится, – отмахнулся второй, а затем неожиданно повернулся к Гадкому Утёнку. – Как звать?

Утёнок признался, и ему сразу стало стыдно, что ожидания лебедей оправдались. Даже имя у него оказалось отвратительным. При этом попутно Утёнок рассчитывал, что его ожидания о насмешках и побоях как раз-таки не оправдаются.

Мироздание сжалилось, и желание исполнилось.

– Меня так тоже когда-то звали, – ухмыльнулся лебедь. – Потому что я случайно затерялся среди уток. Они считали меня за своего, но оказалось, что я всё-таки лебедь. Правда, чтобы это понять, пришлось через многое пройти. Послушай, ты уверен, что у тебя не такой же случай?

Утёнок опечалился ещё сильней и протянул результаты генетической экспертизы. А затем рассказал о словах эксперта.

– Какой козёл! – это проняло даже того лебедя, который назвал утёнка отвратительным. А сам Гадкий вспомнил бородку эксперта и его привычку что-то жевать.

– Послушай, парень, – сказал тот лебедь, которого когда-то считали уткой. – Дело ведь не только в том, кем ты родился. Дело в том, кем ты делаешь себя. Вот ты чувствуешь себя гадким? – Утёнок нехотя кивнул. – Ты мне это брось! Ты не гадок! Ты готичен! Во! Точно!

Утёнок от удивления едва не повалился.

– Готичен? – пробормотал он.

– Конечно! Мой совет – поработай над образом.

И лебеди, всё так же вразвалочку, удалились.

Утёнок некоторое время размышлял, а затем решил, что терять ему нечего. Пошёл и подстриг пёрышки, перекрасив их заодно в чёрный цвет. Смотрел юмористические шоу и пытался выглядеть спокойным и невозмутимым. Пару раз прогулялся в новом образе по улицам и отметил, что теперь прохожие по-прежнему перешёптываются, но уже никто не пытается его задеть.

Это было прекрасно! Его опасались, а к перешёптываниям он давно привык.

Спустя месяц он вновь повстречался с лебедями. Они узнали его лишь в тот момент, когда он напомнил им о прошлой встрече.

– Хорош! – воскликнул тот лебедь, который в первый раз назвал его отвратительным. – Силён и страшен! В хорошем смысле, – добавил он, заметив, что утёнок смутился.

– И как же тебя теперь зовут, – улыбаясь, спросил лебедь, который считался когда-то уткой.

– Это же очевидно. Всё, как вы тогда сказали – Готский Утёнок…

«Как травинушка в поле одинокая…», – напевает Алина мысленно. Вслух нельзя, потому что в этом месте нет голосов. Образы, жесты, мысли – вот и всё. Звуков тоже никаких нет.

А сама Алина есть. И те, кто приходят. Она различает их смутно – размытые тени, жаждущие нового. Некто в поисках иной жизни.

Разочарованные.

Алина и сама из таких – из разочарованных. Пропахших ароматом увядания и тщетно пытающихся отцепить хвост проблем.

Не получится. Пока сам не исчезнешь. Не перестанешь быть тем, кто ты есть. Сменишь себя всего. Тогда проблемы так и останутся лежать в ожидании кого-то похожего. Они не так уж разборчивы.

«Забери заразу с палочкой сразу», – вспоминает Алина.

Так бабушка говорила. Когда появлялась бородавка, надо было сделать хорошую длинную палку. Такую, чтобы сразу взять захотелось. И перед тем как выкинуть, обязательно сказать эту фразу. А тот, кто подбирает палку – забирает твою бородавку.

Над бабушкой смеялись, но она лишь улыбалась в ответ.

Старая ведьма всё знала. И про Алину тоже знала, когда рассказывала ей сказки. Иные, чем другим детям. Пугающие, манящие в водоворот странного. Настолько завлекательные, что Алина в них нырнула с головой и до сих пор не выкарабкалась.

Стоит на страже. Между зримым и незримым. Между былью и небылью. Между сбывшимся и несбывшимся.

Стоит и не пускает ни туда, ни обратно. Хотя и не знает точно, кто так решил. Никто не говорит ей, что можно делать, а что нельзя. Алина просто знает: она – страж.

Некоторые всё же пробираются. Обходят стороной, хитрят, отвлекают. Просачиваются сквозь Алинины руки и уходят в новую жизнь.

И ничего не случается. Никаких наказаний для Алины.

Так может всё это не имеет смысла? Но кто-то внутри говорит: «Имеет». Правда, не объясняет: в чём тот смысл.

Порой хочется сдаться. Отступить, отойти в сторону. И пусть весь тот поток хлынет куда и как хочет. Какое ей дело до всего этого? Она ведь и сама выбраться отсюда не может. Страж-заключённый.

А других нет. Она звала мысленно и искала. Никого вокруг, лишь образы, жесты и мысли. Звуков тоже никаких нет.

Проклятая старая ведьма! Колдунья седовласая. Заманила, заставила, обманула. Посадила сюда, а сама жизнь доживает. Ведь наверняка место это было бабкиным. Наверняка она отсюда как-то сбежала. Наверняка такое возможно…

Знать бы как.

«Как травинушка в поле одинокая…», – тянет Алина мысленно. Звуков в этом мире нет, но это не самое страшное. Плохо, что здесь нет слёз…

Колыбель ещё качала Пушкина, а тот уже качал харизму. С детства он считался обворожительным сукиным сыном, да им и остался до смерти. Порой, конечно, посещали сомнения, так ли персонажа развивает, но свернуть с выбранного пути тяжело, да и навыки уже не перераспределить. Бардовская стезя надолго приковала к себе и не отпускала. И лишь когда упал поэт, невольник чести, то вскрикнул он: «Пистолеты! Пистолеты качать надо было!»

Лермонтов с детства хотел быть похожим на Пушкина. Но всё не получалось. А тут услышал роковую фразу и просветлел разом. С пистолетами у него дела обстояли более-менее, так что породив стихотворение во славу своего кумира, отправился Лермонтов отрабатывать его последний наказ – в горы, на Кавказскую войну. Там раскачался до предела. Настолько, что начал вольности допускать. Заявлял повсюду, что Кавказ под ним теперь, хотя на деле просто Пушкина цитировал – считал это наилучшим комплиментом. Но местные такой преданности не оценили и пригласили Лермонтова выйти поговорить, хотя лучше бы в люди выйти старались, право слово. На беду свою, Лермонтов по характеру лавфул-гуд был, потому попробовал решить дело миром. А местные за характер не заморачивались и не отыгрывали его вовсе, предпочитая на репутацию работать. Принято у них было, что за человека дела отвечают, которые он в горных пустошах сотворил, а не то, что у него там в характеристиках прописано.