Степан Зозулин - Вахта

Каких-то пять минут на приведение себя в нормальное состояние, и я уже возился с завтраком.

Печь до сих пор оставалась горячей.

#10

Ладно, по крайней мере наметившаяся между мной и Еремеевым связь не вредила. После того странного сна скрепили друг с другом некий договор. Я обязался слушать, Еремеев – говорить без утайки.

Как-то само собой вышло, что автор биографии стал передатчиком, нашим общим инструментом. Читая тот или иной фрагмент его книги, я мог выносить и собственные суждения. Причем, ни на секунду уже не сомневался в их правильности.

Крутил скупые факты, имеющиеся в распоряжении, и неведомым образом открывал новые и новые подробности. Мне удалось выяснить многое из того, что в книге осталось либо совсем без внимания, либо удостоилось поверхностного интереса.

К примеру, жена Еремеева. Когда она умерла, сын винил отца в трагедии. Дескать, у него была возможность вывезти жену в престижную клинику. Однако, очевидно, что нежелание матери отправляться на операционный стол за границу, было продиктовано волей самой Полины, которая не хотела, чтобы Еремеев оставлял работу, прославлявшую их обоих.

Еремеев молчал. То ли соглашался с выводом, то ли ему не было дела до этих подробностей.

Исполненный уверенности я двинулся дальше и пришёл к выводу, что, возможно, у Еремеева к тому моменту появился кто-то на стороне, и единственным выходом для себя он видел именно эту связь. И не мог надолго переезжать.

Господи, да почему же везде мерещатся супружеские измены? Я одернул мысли и вернулся к прежнему руслу. Но раз за разом растекался по сторонам, вылепляя из истории Еремеева что-то похожее на собственную историю.

Делая новый вывод, прислушивался к внутреннему ощущению, а ответом всё чаще была тишина. Еремееву не было никакого интереса в моей возне. И тогда я принимался за дело с удвоенной энергией.

Получил отпущение…

Продираясь сквозь дебри материала, выдумывая попутно половину, вдруг столкнулся с фамилией Юдин. Егор Юдин.

Я же слышал о нём раньше. Озарение походило на пропущенный удар в голову.

Сдуру ухватился за второстепенные линии. Предпочёл довольствоваться малым, хотя Еремеев уже указал верный путь. Мне бы только барахтаться вокруг интересного лично для меня – разрыва Еремеева с сыном. А причина разрыва так и осталась зашифрована.

И вдруг знакомая фамилия.

Я же слышал эту историю раньше!

«Литера» – издательство, основанное Еремеевым, подбирало издательский портфель, ориентируясь на маститых авторов. Непреложный закон, пока Еремеев оставался в силе. Но когда у издательства начались финансовые проблемы, Еремеева оттеснили.

Чтобы не разориться, в «Литеру» приманили Егора Юдина – восходящую литературную звезду. Молодой да ранний писатель, успевший прогреметь эпатажной книжонкой и столь же вызывающим поведением.

Выходит, именно этому решению противился Еремеев.

Юдин меня не интересовал. А вот ссора отца с сыном наполнялась красками и становилась куда более понятной. Сын совместно с компаньоном отца пытались выжать Еремеева из издательства. А компаньона звали…

Поддавшись озарению, я захлопнул книгу и увидел на обложке фамилию автора – Бахрин.

Старый друг Бахрин. Настолько неубедительный, что фамилия всякий раз выпадала из поля зрения. А ведь именно он основал с Еремеевым издательство.

Я листал книгу, пытаясь теперь выудить информацию о Юдине. Но ничего не мог отыскать. В книге не упоминалась эта фамилия! Через меня проходили две реальности, перетекавшие одна в другую. И я отыскивал осколки каждой в каждой.

Но как в действительности поверить, что могу черпать подробности чужой жизни прямо из воздуха?!

Я защищался. Выискивал в памяти любые упоминания появившейся из ниоткуда фамилии. Наверное, даже нашел кого-то. Смутное представление о каком-то приятеле или знакомом знакомого, которого когда-то встречал. Во всяком случае, это лучше, чем мысль, что посторонний человек транслирует через меня свою жизнь.

Я рассмеялся шальной мысли.

Это никуда не годилось.

Напротив! Это я был здесь летописцем, Я!

Это я своим вторжением заставил Еремеева пересмотреть старые связи. Я был скульптором, ваявшим нового человека из глины. Однако каждый раз, когда приходилось отпускать голема и прощаться до следующего сеанса, не мог не открыть книгу на первой странице. И там видел черно-белое лицо. Лицо, которое когда-то было моим.

И меня осеняло.

На считанные мгновения удавалось выйти из гипнотической связи, и я видел происходящее со стороны. Компьютер бывал уже тогда выключен, но я запросто восстанавливал по памяти ячейки картотеки, перебирал каждый написанный лист. Иногда казалось, что тот или иной штрих взят целиком от меня, правдивый и точный; а временами давило изнутри смехом от глупейшего несоответствия. От того, что сделал из Еремеева тряпичную куклу. И нет, не старался воспроизвести себя. По крайней мере, не было глубинного позыва, а было только желание вдоволь посмеяться над собой. Сделать саму цель вахты недостойной шуткой, детской шалостью.

Выносил приговор. И приводил в исполнение в зале суда.

Да уж, вволю над собой поиздевался. Думал, тем самым выбью любое сопротивление.

И раньше приходилось участвовать в травле. Когда не можешь остановиться. Жертва нелепо смеется, выдавая происходящее за недоразумение, шутку. Такая защитная реакция. Но коль скоро найдёт силы поднять глаза, увидит, что никакой ошибки нет. Присутствующие именно это и имеют в виду. Ситуация становится непоправима. Пока отвечаешь, так и будут травить – сильнее, сильнее… Только когда доходишь до конечной точки, – срываешься, демонстрируя толпе слёзы или визгливый гнев слабого, только тогда лопается невидимая тетива. Одним перестаёшь быть интересной жертвой; немногочисленным другим порванная веревка хлещет по щекам и заставляет поменяться с тобой местами. Они уже бегут за тобой с извинениями… Тем страшнее, что сам ты не стал лучше, и выходит, что унижавший унижается перед униженным. И от этого только хуже, это тянет на дно обоих.

В одно утро тот – слабый – не показался с утра, когда я умывался перед зеркалом. Он отделился от меня, отделался. Не было больше утра. Мы перетекали без очерченных границ из одного состояния в другое. Дела нанизывались погашенными чеками на гвоздь – каждое последующее прибивало предыдущее книзу.

Та часть меня, что ещё несколько дней назад демонстрировала напоказ силу, запаниковала и потеряла бдительность.

Затравленная же в глубине жертва неожиданно приподняла голову.

Вечером сидел за компьютером. Работа вот уже несколько дней потеряла цветность. Приходилось выжимать из себя каждое слово и бороться за него, когда в конце сеанса я порывался всё стереть, вымарать.