Саёшка Тихонов - Действующие лица

– Котя голубой, – засмеялась Снежана. – Он когда вырастет, женится на мужике и заставит его рожать.

Котька вспыхнул, губы его задергались, и, чтобы не разреветься, он плюнул в Снежану. Попал ей прямо на кроссовок.

– Дурак! – закричала Снежана и побежала к дому.

Котя долго смотрел, как ее желтая футболка мелькает в окошках подъезда. Третий этаж, четвертый… Сейчас приведет бабушку, и та начнет ругаться, объяснять, что Снежана девочка и ее нельзя обижать. И не поверит, если рассказать, что эта самая девочка только что наговорила тут.

Рома, Надя и Лёша, притихнув, болтали ногами и переглядывались улыбками.

– Вот тебе попадет сейчас, Котя, – сказала Надя. – Снежанкина бабушка такая злая.

– Давайте смотаемся?

– Давайте.

Когда заплаканная Снежана появилась с бабушкой, на синей лавочке, усыпанной лепестками облетающей вишни, никого уже не было.

– Вчера Галаголь опять выходила. Прикиньте, мы закричали ей: «Дважды два!», она повернулась и, как обычно, стала крестить воздух, а потом вдруг заорала: «Будьте прокляты, кто вас высрал!» – а Денис испугался, заплакал и убежал домой.

– Вообще-е-е. И чё, она теперь кричит «будьте прокляты»?

– Да, всем кричит. Совсем с ума сошла.

– Почему Галаголь?

– У нее фамилия такая. В первом подъезде живет. И в списке есть.

– Пойдемте посмотрим?

– Попёрли.

Список жильцов очень старый. Фамилии выведены краской кирпичного цвета. Напротив квартиры шесть написано: «Глаголь О. Ф.». Она тут живет давно. Тощая старуха, волосы бубликом. Написала заявление управдому, вокруг мусорников раскидали куски отравленного мяса, и почти все собаки подохли. И Чара, и Альфа, и Черныш, и даже Трахунья. Трахунью хоть и не любили (ее погладишь, а она тут же лапы на плечи кладет и трахать начинает, Котька трубу точно так же), все равно было жалко. А Тяпу мы сами выходили. И щенков ее выходили – кормили, в коробке держали, старые вещи из дома выносили, чтобы щенкам спать было удобно. Галаголь видели только издалека и очень редко, она почти не выходила из квартиры. Близко подходить было страшно.

– У нее, говорят, такой почерк красивый. Тетя Зоя видела заявление. И не скажешь, что она сумасшедшая.

– Тихо! Кто-то идет!

По лестнице спускалась сама Галаголь, на нее невозможно было смотреть от страха.

– Пошли вон отсюда! – рявкнула она.

Мы вылетели из подъезда и побежали кто куда, забыв прокричать «дважды два».

Сердце двора бешено колотилось.

Борька загадочно и надменно смотрел на Саню.

– Ты чего?

– Дашь интервью? Я уже у всех взял.

– Интервью?

– Ага, – и Борька достал из кармана черный плеер.

– И что, записывает? – восхищённо сказал Саня.

– Записывает. Настоящий диктофон.

– Везуха. Тебе сегодня купили?

– Да. Ну что, отвечай на вопросы.

Борька нажал кнопку «Rec».

– Здравствуйте. Как вас зовут?

– Саша.

– Сколько вам лет?

– Восемь.

– Ваша любимая группа?

– Спайс Гёрлз.

Борька щелкнул кнопкой и расхохотался.

– Теперь я всем покажу эту кассету! Девчонки еще не знают.

Отмотал, включил.

«Сейчас мы возьмем интервью у самого главного сутенера нашего двора, – зазвучал глухой голос. – Здравствуйте! Как вас зовут? – Саша…»

– Урод! – Саша обиделся еще и потому, что у него нет диктофона, чтобы самому провернуть такую здоровскую акцию.

– Я еще у Лады взял.

«Сейчас мы возьмем интервью у самой главной проститутки нашего района. Как ваше имя? – Лада. – Сколько вам лет? – Девять. – Ваша любимая группа? – Бэкстрит Бойз…»

– Козел. Ладка, Надя, Снежана! Этот козел нас всех записал!.. – Саша так и не выдержал своего неучастия в этом.

Лада все рассказала маме. Кассету потом разбили, дали Борьке подзатыльник и заставили извиниться перед девочками.

– Вечером будет дискотека, моя мама вынесет магнитофон к подъезду. Удлинитель протянет через форточку.

– Ла-а-а-ада, это же клёво! – Надя вынула заколку из волос, тряхнула головой и снова стала собирать длинные темные волосы в хвост.

– Да, круто, – вразнобой стали повторять пацаны.

– А у тебя есть кассета: «Я-я-я-коко-джамбо-я-я-е»? – напел Котя.

– Есть конечно. Принесу. И «Макарена» есть.

– А Серёжа танцевать не умеет, – девчонки прыснули.

– Ой, можно подумать, вы умеете.

– Мы – умеем. А ты нет. Обоснуй, что мы не умеем.

– Не умеете!

– Да ты, наверное, на дискотеке ни разу не был.

– Ну и что.

– Ну и то. И вообще ты фуфло какое-то слушаешь, «Золотое Кольцо». Даже моя бабушка не слушает.

– Да как же.

– Да, да! – Рома снова вскочил и встал лицом к аудитории, чтобы его было лучше видно. – Он, приколитесь, когда бабки всякие старые собрались во дворе с гармошкой, подсел к ним и стал подпевать! Баба Валя там была, баба Дуся, дедушка Боря – все, короче.

– Ха-ха-ха, – заржали. – А ну спой нам!

Я напрягся.

– Спой, спой! – Лена самая старшая, ей почти одиннадцать. У нее светлые волосы и глаза медового цвета. Не темный мед, а желтый. В нее влюблены и Ромка, и Денис, и, возможно, я. О других обычно легче сказать.

– Спой какую-нибудь такую песню, – Лена смотрит на меня.

– Не буду.

Тогда Лена садится передо мной на корточки и смотрит в лицо снизу вверх. Деться некуда.

– Ну для меня спой. Это серьезное дело, народные песни. А что. Хватит ржать! – прикрикнула на остальных, и смешки потухли. – Спо-о-ой. Пожалуйста. Ничего смешного тут нет. Это мы всякое говно слушаем. «Руки вверх» там, Линду. Спой. Мы не будем смеяться.

Тишина. Все ждут.

– Ладно, – Лена встает, – раз не хочет человек петь, то не надо.

И я запел. Тихонько, на одной ноте – но запел. «…виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему».

Дети смеялись так громко, как только могли, набирая побольше воздуха и демонстративно выкашливая смех.

Лена смеялась тоже.

Басика будто бы только и делала, что сидела на краю дивана, никуда не смотря. Доподлинно неизвестно, настолько ли плохо она видела, как об этом рассказывала. Басика, спрашивал я, как ты видишь? Расплывчато, Сержик, отвечала она, и я вглядывался в мутную радужку глаза. У мамы с папой, которые видели лучше, в глазах и впрямь было больше ясности – не было этого разлохмаченного краешка радужки и пожелтевших, как творог, белков. Бабушке стоило больших усилий подняться с дивана. Ей было смертельно лень.

Выйдя на пенсию, она ни дня больше не проработала. Просто не желала никуда ходить, хотя могла работать в санатории, получать приличный оклад, в общем-то, особо себя не обременяя. Да ну, вот еще, рассудила она. Немощной Зоя Сергеевна не была, но ей хотелось наконец состариться и вздохнуть облегченно.

Она безвылазно сидела дома, я копошился рядом. Чем я был занят, не могу вспомнить. Но в памяти отложилось, будто бы все мое детство прошло там, на Октябрьской, у самой черты города, на странной высоте четвертого этажа, откуда все видно как-то по-особенному – вроде как смотришь деревьям в вырез груди. Да брось ты, сказала мне мама, придумаешь тоже. Мы тебя только на выходные туда отвозили, и то не всегда. И в садик ты ходил регулярно, сам подумай.