Юлия Тимур - Под сенью платана. Если любовь покинула

А она сможет увидеть его уже через десять дней, каких-то десять дней – коротких, но длинных-предлинных!!!

***

– Интересно, как наша ваза? Уже готова? Мне так не терпится на неё посмотреть! – Элиф, задыхаясь, примчалась из школы и сразу застыла на пороге, уставившись на новенькую вазу, стоявшую в коридоре на месте старой, разбитой.

– Как, ты её уже принесла?

Она остановилась перед вазой и смотрела на неё, словно на змею, выползшую из кустов на дорогу, по которой секунду назад весело бежала Элиф.

– Тебе она не понравилась, детка?

Реакция дочери и её испуганный вид удивили мать.

– Ты же ещё утром обещала мне, что мы вместе пойдём в мастерскую! – сердито закричала Элиф, и от разочарования у неё на глазах выступили колкие слезы.

«Обиделась!» – про себя решила мать, а вслух произнесла:

– Элиф, не понимаю, что тебя так рассердило? Вазу нам сегодня принес сам Али-бей. Зашёл по-соседски. Они с отцом заодно и об оплате поговорили. Да и отец увидел новую вазу и убедился, что она выглядит так, как ему бы хотелось. Али-бей сэкономил наше время. Очень любезно с его стороны было сделать нам такой жест.

Элиф, не дослушав мать, пробежала мимо неё в комнату. Нельзя расплакаться при ней, никак нельзя. Как ей объяснить свои жгучие слёзы?

Она глубоко вздохнула, крепче сжала губы и зубами зажала краешек нижней губы, сильнее, ещё чуть-чуть. Сейчас она прокусит её своими острыми зубками. Ой, больно, и во рту – солоно. Из губы заструилась кровь, закапала на воротничок платья. В ту же секунду с заплаканным лицом Элиф снова появилась перед матерью, но теперь у неёе была очевидная причина для столь горьких слёз.

– Откуда у тебя кровь? – всполошились мать. – Почему ты не сказала, что ушиблась? Ты упала? Я и не поняла сразу, чем ты так расстроена! – мать бросилась к дочери и внимательно осмотрела её лицо.

– Это не страшно, мама, я споткнулась на пороге, когда заходила в дом, и прикусила губу. И теперь я не смогу выпить ту вкусную чорбу, что ты мне приготовила. Я чувствую аромат мяты – значит, ты сварила для меня нанели-чорбу*. Мою любимую! А ещё мне стало очень обидно из-за того, что я не пойду больше в гончарную мастерскую. А там столько красивых вещей! Мне так чашечки одни понравились – они стояли на полке, и я хотела опять на них посмотреть…

– Мы обязательно с тобой сходим туда. Отец обещал мастеру купить ещё глиняной посуды – так ему пришлась по вкусу новая ваза. Но это будет потом, когда мы вернёмся от бабушки. Ты же не забыла, что на следующей неделе у тебя начинаются каникулы, и мы все вместе уедем в Ялову?

– Не забыла, – протянула Элиф. – Как я могла такое забыть.

***

Лето душное и сухое заспешило в город, наполнило его улицы своим горячим дыханием, подняло пыль с мостовой лёгким, но не спасающим от жары ветерком, которого горожане ждут, как милости, но, подставив ему навстречу лица, чтобы немного освежиться, получают лишь новую порцию тепла, стекающего с распаренных щек солёным потом.

Днём случайные прохожие жмутся в тень, отбрасываемую домами, спешат под тенты летних кафе, разбросанных по улочкам; стремятся скрыться под деревьями, раскрывшими свои зонты-кроны, любезно приглашая путника присесть под ними.

Летом платан могуч и прекрасен! Его пятипалые листья-ладони тянутся друг к другу, переплетаются в едином желании прикоснуться к собрату, образуя мощный зелёный монолит. И солнце не страшит его своей жгучей любовью – он отражает испепеляющую силу светила глянцевой поверхностью листьев, сквозь сито кроны пропускает малую толику ультрафиолета, пользуясь ей для своего роста. Платан любит солнце, а влагу добывает своим длинным разветвлённым корнем – тот проникает в самые глубокие слои почвы, питая гиганта грунтовыми водами, надёжно связывает его с землёй, делает его почти неуязвимым перед тяготами жизни: голодом, холодом, шквалистыми ветрами. Когда город наступает на редкое, случайно оставшееся на его улочках живое, захватывает в плен мощную подземную часть платана, замуровывая её в каменную мостовую или асфальт, гигант мощными корнями поднимает новые оковы – встаёт на дыбы. И даже с сильно загазованным воздухом ужилось могучее древо. И только удар молнии, неожиданный и меткий, может разбить его твердь, расколов ствол великана. Но не падёт тот, нет – выпустит новые отростки на выжженном пепелище, и устремится ввысь, латая раны, наращивая малахит зелени, цепляясь корнями за землю, в которой когда-то обрёл жизнь.

***

Прошла уже целая неделя с тех пор, как Мехмет привёз Фатиме в их дом. Организовать переезд помогла Назлы, младшая, приемная дочь Элиф – единственная из всех её детей, навещающая стариков. Перед этим Назлы прибралась у них в квартире, наведя образцовый порядок. Когда же привезли Фатиме, она разместила вещи больной женщины в отведённой ей комнате.

Вещей у больной оказалось немало: Фатиме наотрез отказывалась переезжать без привычных ей предметов, которые ежедневно окружали её в собственном доме. В перечне необходимых ей вещей, помимо одежды, любимой чашки, посуды, из которой она ела, неожиданно для всех оказалась и кровать. Фатиме ни в какую не хотела ложиться в чужую постель. Чтобы доставить её кровать в квартиру Элиф, пришлось воспользоваться услугами подъёмника. В результате кровать поставили в комнату через широкий проём балконной двери. Собственно это и определило выбор комнаты для больной: там, где много воздуха и света, выздоравливают гораздо быстрее.

Фатиме внесли в квартиру на руках – помогли соседи – и аккуратно положили на кровать. Женщина, как только расположилась на своей кровати, тут же отвернулась к стене. Похоже, что она не столько была утомлена дорогой, сколько сам переезд ей был не мил, и если б не появившаяся в результате болезни беспомощность, она вряд ли на него согласилась. А посему все дневное время Фатиме лежала с полузакрытыми глазами, не отвечала на обращённые к ней вопросы, стараясь всячески игнорировать Элиф, суетящуюся возле неё.

Фатиме часто постанывала, жаловалась на духоту в комнате и нехватку воздуха. Элиф сразу шла к балкону и распахивала настежь балконную дверь. Но больная тут же начинала жаловаться на сильный сквозняк. И причитать, что духоту создавали, конечно, чтобы ей нечем было дышать, и у неё участилось сердцебиение, и сердце выскочило из груди; сквозняк же устраивали специально, чтобы она простудилась, и к её букету болячек добавилось бы и воспаление лёгких. Тогда уж она точно никогда не поднимется с постели и не выздоровеет вовсе.

В еде у больной тоже были свои предпочтения, которые она объясняла своим нынешним состоянием: ела только специальным образом приготовленные тефтели- котлетки, что бы были они сделаны из нежирного мяса, и что бы специй в них было поменьше, но совсем без них нельзя – вкуса нет. И это вовсе не капризы! Сами подумайте, разве может её беспомощный, ослабленный болезнью организм справиться с более грубой пищей? Поэтому только нежные тефтели, да протёртые чорбы-супы, определённой температуры, что бы и не горячие – не обжечь бы пищевод и желудок, но и не холодные – кому такое по вкусу придётся! – стали её ежедневным меню.