Дмитрий Каннуников - Разведёнка

Илья Соломонович был таким человеком в городе Сливске. Все местные алкаши неформально признавали за ним лидерство, и как только появлялись деньги и выпивка, неизменно появлялся и он, человек в полосатых брюках, горчичном пиджаке и неизменной шахматной кепке. Он прикольно острил насчёт городоуправления, рассказывал свежие анекдоты, ругал тарифы на ЖКХ и маленькие зарплаты на предприятиях, читал похабные стишки, говорил длинные, кавказские тосты, и всё это, пока было, что выпить, но как только всё заканчивалось, он быстро прощался и исчезал вместе со своей подругой Наливкой, по паспорту гражданкой Наливайко. Хотя нет, иногда он её забывал, и утром хозяева квартиры находили её на полу уборной в луже мочи и блевотины. Хозяева, естественно, били ей морду, заставляли убирать за собой и выгоняли вон до того момента, когда снова появятся деньги на выпивку.

Надо сказать, что Наташа Наливайко когда-то была очень молодой и хорошей девочкой, училась без троек. Родители: мама – местный библиотекарь, а папа – инженер на фабрике – были по местным меркам очень интеллигентными, пророчили ей поступление в институт. Но тут на горизонте появился местный молодой повеса Чикин, которого все местные жители кроме как Чика и не звали. Он покорил её своими умными речами, интеллигентным видом, неизменной бабочкой и «португальским» портвейном, каковой на самом деле был «777», или в простонародье «три топора», но алкаш-интеллигент смывал после покупки этикетку и выдавал за португальский, загадочно говоря, что знакомый дипломат ящик «оттуда» передал. Мол, зовут его «туда» книгу писать, большой роман, как «Война и мир», но он пока думает, потому что патриот своей Родины.

Историю Ильи Соломоновича Чикина знали в городе все. Дед его Давид Израилевич Цукерман, спасаясь от репрессий, приехал то ли из Питера, то ли из Москвы и женился на заведующей заводской столовой Ирине Климовне Чикиной, которая сразу запала на молодого статного еврейчика из столицы. Чтобы запутать ЧК, он взял фамилию жены. Благодаря связям своей молодой жены в администрации, он получение разрешение на частную торговлю и открыл возле железнодорожного вокзала будочку, где торговал шнурками, ваксой и всякой мелочью, заодно выправил справочку о плохом здоровье, поэтому в войну его и не призвали на фронт. В городе все знали, что если что-то надо дефицитное, например иголку для патефона или камеру на велосипед, то можно спросить у Давида Израилевича: он повздыхает-повздыхает и предложит прийти завтра, а завтра скажет, когда подойти и сколько это будет стоить. Он так и просидел всю жизнь до восьмидесяти семи лет в своей будочке, в ней и умер. Жена родила ему сына, который хоть и не считался евреем, так как мать его еврейкой не была, но назвали его Соломоном, в честь дедушки. Соломон окончил школу и поступил в ПТУ, где его научили ремонтировать обувь. Он тоже открыл своё дело – ремонтную мастерскую в Доме быта, где чинил не только обувь, но и приёмники, часы и другую аппаратуру. У него можно было подпольно купить заграничные журналы мод, или с фривольным содержанием, или пластинки для проигрывателей с популярными на западе исполнителями. Правда, за очень большие деньги. Он, как и отец, тоже женился на русской, вернее на хохлушке Оксане, которая приехала по распределению из Харькова на фабрику ДСП, тогда ещё фанерную, и была на пятнадцать лет моложе. Она пришла чинить к нему босоножки, он влюбился в юную красавицу, и через месяц они поженились. Давид Израилевич повздыхал и купил молодожёнам большую двухкомнатную квартиру в центре. Оксана родила сына, назвали Борисом, который полностью оправдал ожидания отца и деда: открыл в городе ещё одну мастерскую обуви, где якобы разработал вечный клей, который будет держать подошву пожизненно, и брал за свои услуги очень дорого. Надо сказать, что клей он использовал обычный и, когда люди снова приносили отклеившуюся подошву, он ругался, что носят неправильно, бегают по лужам, а новый клей этого не любит, тут же предлагал новейший клей из Европы (друг дипломат привёз из Франции) и брал ещё дороже. Илюша же был поздним ребёнком, Оксана родила его, когда ей самой уже было сорок лет. Отцовство Соломона Давидовича было под сомнением, так как соседи видели несколько раз, как из их квартиры выходил известный в городе поэт Олег Зисский, пьяница и дебошир, известный своим стихотворением на день ставосьмидесятилетия города:

Но у Соломона Давидовича сомнений не было, он записал Илью на себя и растил его как собственного сына. Соседские мужики уважительно говорили:

– Ишь ты, здоров ещё Соломошка, прямо бык-осеменитель, – и продолжали играть на скамейке в домино.

Илюша рос избалованным ребёнком. Баловали его все – мама, дедушка, бабушка, отец, старший брат. Он даже на улице носил костюм, белую рубашку и бабочку, когда подрос, то его отдали в музыкальную школу по классу скрипки, но он не преуспел, потому что был ленивым до ужаса. Всё, что он начинал делать, ему надоедало сразу же, он всё бросал и начинал что-нибудь ещё. Ему дарили игрушки, которые через два-три дня валялись сломанные или разобранные под кроватью, потому что он хотел посмотреть, что там внутри, а собрать обратно было лень. Мама считала его особенным, и он оправдал её надежды, когда на её пятидесятичетырёхлетие прочитал стихотворение собственного сочинения:

Мама расплакалась и весь вечер говорила, что сын её – гений.

Никто в тот вечер так и не заметил, как со стола пропали две бутылки портвейна, который, в общем-то, никто и не пил, но поставили для гостей. А Илья с друзьями выпили вино в подъезде, опьянели, ругались матом, пели похабные песни под гитару, пока сосед дядя Гриша не разогнал их по домам. С этого знаменательного дня жизнь Ильи Соломоновича Чикина понеслась по наклонной. Надо сказать, что точные науки ему давались плохо, а вот в гуманитарных науках он преуспел. Был весьма начитан. Когда в школу все ходили в одинаковых синих «школьных» костюмах, его мама одевала в чёрный двубортный, всегда в белую накрахмаленную рубашечку и неизменную бабочку:

– Ты должен отличаться от остальных, ты же другой, – говорила всегда она.

Это, наверное, и повлияло на всю его дальнейшую жизнь. Парень был не лишён талантов. На заре горбачёвской перестройки он написал стишок на злобу дня:

Дальше там было про колбасу, сахар и макароны по талонам, водку, которая пропала, и все пьют самогон. Короче, про бытность. Песню пару раз в «Сливе» исполнил местный бард и музыкант Заноза, даже хотел ехать с этой песней в Москву, на телевидение, потому что «перестройка – плюрализм – гласность», но ему вежливые люди в костюмах объяснили, что не надо. Но во дворах эту песню пели под гитару ещё долго, наливая самогону её автору. Потом он написал пару рассказов, которые задумывались как романы, но из-за лени автора сокращались до нескольких страниц. Слезливый рассказ про бедную дворняжку под дождём даже напечатали в областном ежегодном альманахе и даже заплатили автору небольшой гонорар, который был тут же пропит с друзьями.