Игорь Корольков - Алая роза в хрустальном бокале

– Романтик хренов! – буркнул Иван.

Официантка принесла бутылку водки и два эскалопа.

Иван торжествующе посмотрел на меня.

– Жизни не знаешь, пацан! – сказал он и потянулся за бутылкой.

С Иваном мы не виделись четыре года. За это время он запаршивел ещё больше. Поседевшие волосы слиплись и противно блестели. У Ивана были полные щёки болезненного перламутрового цвета, под карими глазами лежали огромные тени. Отёки под глазами выдавали пагубное пристрастие – его почки и печень работали с перегрузкой.

Мы выпили по рюмке, глаза Ивана заблестели.

– Ты помнишь, – спросил я, – как мы с тобой подрались?

– На яблоках, – сказал Иван. – Мы т-т-тогда помогали колхозу.

– В каком классе это было?

– По-моему, в седьмом. Я т-т-тогда тебе губу расквасил. Извини! А помнишь, как в д-десятом мы готовились к-к-к «Огоньку»? Как нас классный руководитель накрыл, когда мы в столовой ч-ч-чекушку наливки распивали?

– По-моему, он так ничего и не заметил.

– Или сделал вид, что н-н-не заметил.

– Нет, не заметил. А куда, кстати, бутылка девалась? Она стояла на столе, потом мгновенно исчезла, я даже не понял, как это произошло.

– Володька столкнул ее в бак с к-к-киселём.

Иван снова налил рюмки.

– Д-д-авай за елки, которые мы с тобой срубили.

– И чуть не попались.

– Да, чуть не попались.

Мы выпили.

– Мы были с тобою не правы, – сказал я.

– Это верно, – согласился Иван. – К-к-когда проезжаю мимо той п-п-посадки и вижу «наши» ёлки без верхушек, жалко их.

Мы налили ещё. Водка была ядовитая, как хлорпикрин не боевой концентрации.

– Ты всё пописываешь? – спросил Иван.

– Пописывают в конце Шепетовской платформы, – сказал я. – А я пишу.

– Ругаешь к-к-коммунистов? Ругаешь, ругаешь. Я читал. Правильно делаешь. Но почему не делал этого раньше?

В умных глазах Ивана вместе с алкоголем плескалась насмешка.

– И где бы я это печатал? – не без раздражения возразил я.

– В самиздате.

– Ты это серьёзно?

– А почему бы и нет?

– Вот ты бы и попробовал!

– Шутишь? Я же двоечник.

Иван наполнил рюмки. Ножом он не пользовался. Наколов эскалоп на вилку, отгрызал кусок с остервенением первобытного человека.

Я рассматривал картины и решал задачу: в которой из них хотел бы сейчас оказаться? Бывая в ресторане, я всегда задавал себе этот вопрос. Ответ зависел от настроения. Поэтому я любил задавать этот вопрос тем, с кем приходил в ресторан. Благодаря ему можно было практически безошибочно определить внутреннее состояние человека. Это был прекрасный тест.

– Где бы ты сейчас хотел оказаться, Вань? – спросил я.

– В смысле? – не понял Иван.

– В каком месте, изображённом на картине, ты хотел бы сейчас оказаться?

Иван осмотрел то, что было перед ним, затем, обернувшись всем корпусом, оглядел то, что было сзади.

– Там, у кипарисов, – сказал он.

– Почему?

– Тянет в Г-гагры.

– Ты отдыхал в Гаграх?

– Я возил туда г-г-говядину.

Иван взял салфетку, вытер губы, скомкал её и бросил на стол.

– Там есть ресторан, построенный каким-то принцем, – сказал он. – Я л-л-любил в нём сидеть.

– Тот самый, напротив которого расположен парк с пеликанами? – уточнил я.

– Верно. Иногда я кормил их. Пляжи были почти пусты. Тогда г-г-грузины с абхазами письками мерялись. Были введены в-в-войска, объявлен к-к-комендантский час. Иногда на ул-л-лицах встречались п-патрули. Там я познакомился с одним с-с-старшим лейтенантом из Крыжополя. В ресторане мы с ним распили д-д-две бутылки «Кинзмараули», а н-на следующий день его убили. Я пошёл в рес-с-сторан и надрался, как свинья.

Иван плеснул себе водки и тут же выпил, будто вдохнул свежего воздуха.

– Слушай, ты помнишь, как в п-п-первый г-год после школы, после в-в-вечеринки у кого-то из наших, мы вдвоем бродили по городу?

Иван подался вперёд. Мне казалось, он боялся, что я скажу: «Нет, не помню». Но я помнил.

– Да, – сказал я, – мы хотели начать революцию.

Иван обрадовался моему ответу и откинулся на спинку стула.

– Да-да, это была осень, – сказал он.

– С мясокомбината несло какой-то вонью, – вспомнил я.

– Я там работал, – сказал Иван.

Безула налил себе остатки водки, подозвал официантку и заказал ещё бутылку. Я понимал, что она – лишняя, но возражать не хотелось.

– Ты говорил, что идеи революции преданы и всё нужно начинать сначала, – сказал Иван.

– Все оказалось иначе: сами идеи были ущербны.

– Всё равно надо было что-то делать.

– Нас передушили бы, как мышей!

Иван ухмыльнулся. Он ухмылялся часто во время нашего разговора. Раньше у него такой ухмылки не было.

– Так все рассуждали, – сказал Иван. – П-п-потому и жили в-в-в дерьме. Я часто пускал в ход кулаки. На мясокомбинате воровали мясо, я устроил скандал. Меня выгнали. Но в-в-начале посадили в кутузку. Я устроился на рефрижераторные поезда. Там я т-т-тоже набил морду бригадиру за то, что в-в-воровал мясо. Как там воруют! Максим, весь мир в-в-ворует. Ты знаешь об этом? И я теперь в-в-ворую. Мои к-к-кулаки устали. С их помощью мир не переделаешь. Надо было по-другому.

– Мы бы сгнили в тюрьме.

– А что я делал здесь – не гнил?

Хмель туманил голову. Вещи потеряли чёткость, словно были написаны Камилем Коро. Дым от наших сигарет вился красивыми струйками и растворялся под люстрой.

– С-с-сегодня жизнь меняется, – говорил Иван. – Но без нас с тобою. Мы тут ни при чём.

Неожиданно я отметил, что вторая бутылка на две трети пуста. По обе стороны ресторана прибывали и уходили поезда. Когда вагоны трогались, казалось, что это не поезда идут, а ресторан с огромной люстрой, с картинами, с кухней, из которой несло пригоревшим луком, качнулся и поплыл…

Лицо Ивана стало ещё жирнее, словно его натёрли свежим салом. В недрах Иванова кулака покоилась рюмка; когда он пил, казалось, пил прямо из кулака. Я понимал, почему он хотел встретиться со мною – он хотел увидеть свидетеля. Свидетеля своих ранних мыслей и порывов. Он хотел убедиться в том, что эти порывы действительно были, что он действительно когда-то стоял на развилке дорог и мог выбирать. Он хотел заново пережить ту ночь, те мысли и чувства, до которых потом так никогда и не дотянулся.

– Мы г-г-решники с тобою, Максим, – сказал Иван сильно заплетающимся языком. – Мы большие г-г-грешники. Мы знали: что-то нужно д-д-делать, но не делали.

Мутные глаза Ивана уставились в стол, словно он там читал своё пророчество.

– Совесть, Максим, это такая з-з-зараза…

Мы расстались около восьми на Шепетовской платформе. Той же ночью Иван повесился в сарае на бельевой верёвке. Поскольку жил Иван за городской чертой, хоронили его на сельском кладбище. В дешёвом гробу, обитом красной тканью, лежал совершенно незнакомый мне человек. Его волосы были аккуратно зачёсаны на пробор, что несвойственно для Ивана. Его густые волосы всегда напоминали рощу, по которой прошёлся ветер. Лицо Ивана оплыло, стало широким. В ногах лежали георгины и астры, которые в изобилии цвели в соседних дворах.