Владимир Юринов - Хранить вечно

Вообще, трибун-латиклавий несколько погорячился, беря перед Такфаринасом повышенные обязательства по сдаче живого товара. Тубуск был городком небольшим и небогатым, и в нём с огромным трудом удалось набрать необходимое число более или менее подходящих рабынь. В этих условиях о каком-то качестве товара можно было уже и вовсе не говорить. Дабы набрать требуемое количество женщин, новоявленный префект был даже вынужден отдать четырёх своих личных рабынь, привезённых им из Ламбессы. Впрочем, поступком этим трибун-латиклавий немало гордился и не упускал возможности в разговорах упомянуть об этом факте, горько сетуя на несоразмерность жертвы, безвозмездно принесённой им на алтарь общественного блага…

А на площади у южных ворот было не протиснуться от пригнанных туда трёхсот пятидесяти лошадей, отобранных у двух разоружённых ал нумидийцев и также предназначенных для передачи Такфаринасу.

Над площадью, тесно забитой табуном, стояло фырканье и ржанье. Густо несло конским потом, мочой и навозом. Лошади вели себя беспокойно, топтались на месте, мотали мордами, скалили длинные жёлтые зубы. Иные взвивались на дыбы, лезли копытами друг на друга.

А под аркой ворот, налившись кровью и бешено выкатив глаза, дико орали друг другу в лицо два младших командира: худой и долговязый декурион Гней Келс, назначенный для сопровождения табуна и требующий немедленно открыть ворота, и начальник внутреннего караула – невысокий, но широкий в своей нижней части, декан Про́кул Ки́керон, приказа на открытие ворот не имеющий, а потому эти самые ворота открывать не собирающийся. Гней представлял кавалерию, а Прокул – пехоту, и вечное соперничество двух родов войск лишь подливало масло в огонь баталии. Принцип нашёл на принцип. Уступать никто не хотел. Разговор уже давно миновал стадию обсуждения самого́предмета спора и перешёл на личности спорящих.

– Сволочь толстозадая!!.. – орал, нависая над начальником караула Гней Келс. – Выблядок этрурийский!!.. Яйца тебе оторвать, да над жаровней подвесить!!..

– Блевотина шакалья!!.. – не уступал в красноречии и Прокул Кикерон, подпрыгивая, задрав голову, на своих толстых коротеньких ногах и обильно брызгая слюной в лицо оппонента. – Мать твоя – шлюха, проститутка!!.. Иди у раба отсоси!!

– Сам иди соси у раба!! – срывался на фальцет багровый и потный Гней. – Чтоб тебе у всех рабов в городе отсосать!!..

В трёх шагах от спорящих тесной группой стояли солдаты обоих подразделений, с огромным интересом наблюдая за перипетиями шумного толковища.

Неизвестно, долго бы продолжалась эта словесная битва, но тут на стене у башни появился помощник префекта рыжебородый Секу́нд Руф и, свесившись вниз, громогласно заорал:

– Эй, вы, там!! Сосуны долбанные, в рот вам калиги! Почему ещё ворота не открыты?!!.. Я сейчас вниз спущусь – вы у меня оба отсосёте!!

Все вопросы были сняты. Кавалерия торжествовала победу. Посрамлённый Прокул Кикерон, обиженно поджимая губы, дал приказ своим солдатам открыть ворота, а сам удалился в караульное помещение – зализывать душевные раны и переживать позор поражения.

Табун вывели наружу и, окружив редкой цепью, погнали к расположенному в четырёх стадиях от крепостной стены неприятельскому лагерю.

Следом в открытые ворота вышла небольшая колонна рабынь, сопровождаемая шестью конными легионерами. Женщины шли обречённо, прижимая к себе свои убогие узелки, утопая по щиколотки в мягкой коричневой пыли и подгоняемые резкими порывами холодного, летящего с вершин Атла́сских гор, ветра.

Обязательства, взятые Гаем Корнелием Ретом перед «Великим Вождём» Такфаринасом, были выполнены…

А буквально через час после того, как за уводимыми рабынями закрылись тяжёлые двустворчатые ворота, от наблюдателей на стенах стали поступать сообщения о том, что противник уходит.

Услышав об этом, Гай Корнелий Рет побледнел и кинулся к ближайшей башне.

Сомнений быть не могло. С высоты четвёртого этажа совершенно отчётливо было видно, как солдаты противника спешно разбирают свои лагеря, сворачивают палатки, навьючивают мулов и верблюдов. Вскоре вдоль недалёкой фисташковой рощицы и вдоль ближнего холма, и дальше – вдоль синеющего у горизонта леса, пыля, потянулись на юг обозы, длинные пешие колонны и конные отряды.

А ещё через два часа стала ясна причина столь поспешного отхода противника – к северным воротам Тубуска подошла на взмыленных конях передовая ала легиона Публия Корнелия Долабеллы.

Трибун-латиклавий был вне себя от бешенства – он понял, что «Великий Вождь» Такфаринас переиграл его…

Командир передовой алы трибун Тре́бий Помпе́й Кинки́ннат – насквозь пропылённый, с побелевшими от усталости, ввалившимися глазами на обветренном осунувшемся лице – прибыл в преторий на доклад к начальнику гарнизона. Тяжело опустившись на предложенный стул, трибун некоторое время сидел неподвижно, а потом принялся разматывать завязанный на шее, бывший когда-то белым, а теперь совершенно серый платок. Вытащив грязную тряпицу из-под кольчуги, он стал вытряхивать прямо на мраморный пол кабинета набившийся в неё песок.

– Пить… – попросил Требий.

Манк Ульпий, хромая, лично принёс ему кувшин с вином. Трибун осторожно принял сосуд (руки его слегка подрагивали) и надолго припал к нему, закрыв глаза и роняя тёмно-красные капли на серебристого запылённого Пегаса, распростёршего крылья на его, поцарапанном в нескольких местах, с глубокой вмятиной на правой грудине, тораксе. Напившись, трибун, кивнув в знак благодарности, отдал кувшин Манку Ульпию, и, откашлявшись, принялся, не торопясь, размеренно рассказывать о том, как они, сбив по пути два заслона мусуламиев, прорывались к осаждённому Тубуску, о том, что на перевале уже лежит снег, что тропы заметены и стали скользкими, и это стоило ему троих всадников и одиннадцати коней, и о том, что основные силы легиона отстали не меньше, чем на два дневных перехода, и прибудут к Тубуску никак не ранее послезавтрашнего вечера.

Гай Корнелий Рет слушал гостя невнимательно. Он то и дело кивал в самых неподходящих местах, время от времени вскакивал и, заложив руки за спину, принимался нервно прохаживаться по комнате. Видно было, что мысли трибуна-латиклавия заняты чем-то совсем другим.

– Сколько у тебя всадников, трибун? – неожиданно прервал он рассказ Требия Кинкината.

– Четыреста пятьдесят пять, – не задумавшись ни на миг, ответил командир алы. – Из них девятнадцать раненых.

– Мне нужны твои люди, трибун, – сказал префект. – Нам надо ударить вслед Такфаринасу и отбить у него обоз. Немедленно!

Некоторое время Требий внимательно смотрел на префекта из-под тяжёлых морщинистых век.