Дарья Гребенщикова - Мона Ли. Часть вторая

– Пап? – Мона Ли держала в руке бутерброд с колбасой, стараясь откусывать побольше «Докторской» и поменьше – хлеба, – пап?

– Сядь, и поешь как следует! – Пал Палыч мешал палкой кипятившееся в баке белье, – Мона! Будешь кусочничать, наживешь язву желудка! Твоя бабушка никогда не позволяла мне уйти из дома без плотного завтрака!

– Ой, пап, бабуля у нас была старого режима, сам знаешь! А сейчас у жизни другой ритм! – Пал Палыч покачал головой.

– Пап, я сейчас в Москву поеду, в «Детский мир», мне форму надо, тетрадки, там… ручки…

– Езжай, конечно, – Пал Палыч вытер руки о передник, – тебе, наверное, деньги нужны? Сейчас принесу. – Мона чуть было не сказала – мне ничего не надо, но вовремя прикусила губу. – Ты только не поздно, – крикнул вслед Моне Пал Палыч, – я буду волноваться!

Мона на одной ножке допрыгала до калитки, обернулась, показала Танечке, которая курила в окно, язык и побежала к станции. В электричке она высунула голову в окно, и щурилась от ветра, бьющего в лицо, и махала пролетающим мимо поездам. От Белорусского вокзала она спустилась вниз, завернула в «Дом фильма», раскланялась со знакомыми, улыбаясь белоснежно и безмятежно, выслушивая – ой, Мона, да какая ты стала красавица, Моночка, а вы не согласитесь сняться у меня в дипломном фильме? Мона, позвони Метельскому, у него пробы на «Героя нашего времени»! Ой, Мона, а ты что там, в Артеке устроила? Мне Псоу… Мона, успевшая забыть про Крым, досадливо поморщилась, зашла в кафе, где было накурено так, что лица различить можно было с трудом.

– Мне пирожных и сока, – сказала она буфетчице и протянула сторублевку.

– Ой, Мона, у меня сдачи нет, – девушка в кружевной наколке повертела купюру, – я и не разменяю, а мельче у тебя ничего нет?

– Нет, – Мона протянула руку, – давай, обойдусь без сладкого.

– Нет, зачем же? – вырос за спиной Моны любимец всех женщин, некрасивый красавец Стасов, одетый не хуже голливудского актера, жуир и бонвиван, как он сам говорил о себе. – Ниночка, сколько я должен за удовольствие угостить нашу принцессу?

За столик сели вдвоем, Стасов, поправляя бабочку, целовал ручку Моны, осыпая ее комплиментами, перевивая все это красочным враньем о своих подвигах – обольщал, окутывал, очаровывал. Моне он нравился, вот, с ним бы она снялась! С таким нигде не пропадешь, это тебе не Архаров, с его идиотской ревностью. Сумасшедший просто. И почему он не приехал? И хорошо, что не приехал. Нет, жаль, что не приехал – вот бы Танечка сдохла от зависти, – Мона разговаривала сама с собой, не слушая Стасова.

– Значит, договорились? – Полные губы Стасова сложились сердечком, – я тебя жду?

– И где ты ее ждешь, – над головой Моны склонился Саша Архаров, – Стасов, ты трижды женат, постеснялся бы?

– Александр, – Стасов пригладил волосы, – могу я тебе намекнуть, что ты тоже – на секундочку несколько раз не свободен?

Мона, не дожидаясь, пока разговор пойдет на повышенных тонах, выскользнула из-за стола.

– Мона, – догнал ее Архаров, – Мона …Так! В Детский мир я с тобой не поеду, – орал Архаров ровно через 15 минут, – как ты себе это представляешь? Я тебе буду бантики покупать? Тетрадки? Ты в своем уме?

– Саш, – Мона хохотала, – Саш! Ну, какие бантики? Ну, мне, правда, нужны тетрадки, я ж в школе еще учусь! Я большая девочка!

– Не поеду. Все, – Архаров сел в машину, – давай к Ревазу махнем, в ресторан? Потом мне на «Госфильм» к Давидяну, так… у нас футбол еще, вот – пока я буду у Давидяна, съездишь за своими бантиками, идет? Такси возьмешь, ясно? – И Мона, не в силах сопротивляться прекрасному августовскому дню и серым Архаровским глазам, открыла дверцу машины.

Кафе со скромной вывеской «Привет» смело можно было бы назвать красивым грузинским именем, скажем, Шаво Мерцхало, – «Черная ласточка». Но… выбор в СССР был скромный. Впрочем, внутри было так хорошо, и так гостеприимен был хозяин Реваз, и так великолепна грузинская кухня, что в это кафе, расположенное рядом с железнодорожной станцией Кулебякино, приезжали те, кого Реваз называл своими друзьями – актеры, художники, врачи, музыканты, – московская интеллигенция, и особо – альпинисты и горнолыжники. На скромных деревянных столах, крытых невзрачной клеенкой, дымилась чахиртма в общепитовских тарелках, а для хорошо выпивших накануне – хаши в глубоких чашах. Зелень! Ах, какая зелень была на столах Реваза! Мог ли вынести нос такое благоухание? Кинза, базилик, тархун, петрушка, цицмати соседствовали с сулугуни и надуги. А бадриджани и лобио подавали такое же, как и в кафе у подножия горы Джвари. Даже те, кто прежде знал лишь шашлык и цыплят табака, открывал у Реваза такие гастрономические изыски, что произносил «сациви» и «хинкали», закатывая глаза и цокая языком. Хачапури у Реваза дышали и таяли даже на тарелке, и мегрельские, и имеритинские – и запивали их «Хванчакорой» и «Мукузани», и шипело «Боржоми» в потных бутылках, и прозрачная чача делала городских московских мужчин настоящими – мужчинами.

Мона Ли, умея обходиться без пищи, хорошую кухню любила и ценила, насколько это может девочка, выросшая на еде из советской «Кулинарии». И сейчас, войдя в зал, она вдохнула запах и поняла, что голодна, как никогда прежде. Навстречу им вышел сам Реваз, пожав руку Архарову, хлопнул его по плечу:

– Здравствуй, Сандро, друг! Почему давно не был? Кто кормил тебя лучше меня, а?

– Ревазик, – Саша обнял его, – разве родился на свет мужчина, лучше тебя спасет от голодной смерти усталого путника? Кто сделал из продуктов, родившихся в благословенной Грузии – жизненную философию? Кто напоил нас надеждой и любовью, кто дал нам силы вынести измену прекрасной женщины, отвергнувшей чистое и доброе сердце, а? Даже тот, который только встал от стола, проглотит твои чанахи, и попросит еще!

Так они и стояли, хлопали друг друга по плечам, пока Мона не взмолилась: – Я хочу есть! Пожалуйста!

– Кто это? – Реваз прикрыл глаза ладонью, будто ослепленный красотой Моны, – Сандро? Ты похитил царицу! Немедленно уезжай, забирай её – и уезжай!

– Реваз? Ты что? – Архаров обернулся к Моне.

– Уезжай! – гортанно закричал Реваз, – или я украду ее у тебя! Или вызову тебя на дуэль, да?

Поняв, что это шутка, все трое расхохотались.

– Мона, – представил Архаров девушку, – моя Мона.

– Э-э-э! Кто же ее не знает? Я в кино хожу, дочери в кино ходят! Мы Мону Коломийцеву знаем, ждали-ждали! – и он проводил их к лучшему столику, у окна. Пока подавали закуски, Мона уже, не стесняясь никого, заворачивала зелень в лаваш, и ела с таким аппетитом, что Архаров залюбовался ею.

– Как ты все умеешь делать красиво, Мона… Мона моя. Тебе идёт абсолютно всё, и даже хлеб в твоих руках выглядит…