Казимир Туровский - Миллениум

– Да практически в каждом университете есть факультет, – продолжал ОН легковесный и ни к чему не обязывающий диалог.

Они обменялись несколькими мимолетными фразами, девушка улыбнулась и, бросив на прощанье все тот же вопрошающий взгляд, убежала домой. Синеглазая была влюблена в него с первого класса.

Не говоря своей соседке ни слова, ОН отправился к молодому человеку упомянутому как «вожатый». Это был здоровенный парень, широкоплечий и высокий, немного постарше его, один из тех, кого хочется слушать и слушаться ввиду объемов, размеров и умения красиво говорить. Такие люди порой напоминают Дождевую лягушку, способную раздуваться до невероятных размеров и при этом пронзительно пищать, распугивая врагов. Признаться, этот прием чрезвычайно действенный, – именно поэтому вид у лягушки такой решительный и грозный… Правда, иногда приходится и поплатиться за не подпитанную чем-то более существенным самоуверенность. Вот и сейчас, во время их встречи, внушительные нагромождения мышц придали незадачливому должнику и обманщику уверенность, и даже развязность, тона в начале разговора; но только результат во всех подобных объяснениях заканчивается всегда одинаково, и последнее слово, – а то и единственное, – неизменно остается за тем, кто тверже духом или больше часов провел за натянутыми канатами ринга.

В отличие от своего оппонента ОН не был атлетически сложен, но за свою недолгую жизнь знал не понаслышке: что такое пот, режущий глаза и тяжелыми каплями капающий с кончика носа; подошвы, стертые до кровавых пузырей; нос, забывший свои мягкие и тонкие черты; воздух, что мгновенно исчезает повсюду, и ты один в замурованном черном склепе задыхаешься в отчаянье от своего бессилия и беспомощности; страх, сковывающий ноги, когда соперник каждый раз на шаг впереди, и ты неспособен приблизиться даже на миллиметр, будто перед тобой призрак; и тяжесть в гудящей голове, смешанная с горечью, когда рефери в конце с силой тянет твою руку к земле, когда ей так хочется взмыть вверх.

Разговор был коротким; и несмотря на крепкое телосложение собеседника, спор исчерпался очень быстро и, как это всегда водится – унизительно.

Когда ОН вернул ей деньги – сказать, что синеглазая была поражена, было бы не сказать ничего. Ее детские сны вдруг приобрели осязаемую форму: вот ОН стоял перед ней, спокойный, скромный, и сделал поступок… и поступок для нее, только для нее. Это был отрывок из романа, еще не написанного, но самого лучшего, самого долгожданного в ее жизни; и это происходило наяву. О большем счастье синеглазая не мечтала! – щеки пылали, лицо излучало свет, и впервые девушка почувствовала себя женщиной. А ведь женщина может быть по-настоящему счастлива лишь тогда, когда рядом настоящий мужчина!

На следующий день они встретились как будто случайно.

– Ты куда? – спросила синеглазая соседка.

– К морю, – ответил ОН.

– Возьми меня с собой. У меня накопились вопросы.

– Отчего же не взять, – улыбнулся ОН ее обстоятельному тону, с каким девушка обычно говорила, и было непонятно шутит та или это ее привычное отношение ко всему, что происходит вокруг.

Стояло предрассветное утро. Еще было свежо и роса приятной прохладой обжигала босые ноги. Они шли известными ему тропами в далекую бухту, обрамленную полукругом отвесных скал; и только тот, кто знал эти скрытые и невидимые глазу ступени, мог сойти вниз. Здесь всегда было немноголюдно, а в такой ранний час и подавно. Они были одни.

Солнце начинало припекать. Черная галька, рассыпанная между огромных каменных плит, недовольно шипела на притязания зеленых волн и прогоняла их восвояси. Два полотенца, брошенные на уже горячие валуны, и море – это было то, чего эта темноволосая девушка ждала так давно!

– Никогда здесь не была. Очень красиво!

– Пришлось потрудиться! Страшно было спускаться?

– Растем мы смелыми, на солнце загорелыми. Ноги наши – быстрые. Метки – наши выстрелы. Крепки – наши мускулы, и глаза не тусклые! – засмеялась синеглазая с иронией, воскрешая в памяти одно на двоих детство, проникнутое не самой плохой идеологией. – Ты помнишь школу?

– Иногда мне кажется, что ничего этого не было. Это был сон. Просто сон – добрый и мимолетный.

– А я помню все до мельчайших подробностей. «Мы горластые, мы вихрастые, нам не нужен души покой! Мы романтики, мы мечтатели, пионерский отряд боевой!» – просияла девушка. – Знаешь, через какое-то время, уже повзрослев и пропитавшись этим новым тлетворным всепроникающим запахом серы, что убивает в нас то, чему учили с младенчества – я вдруг стала понимать, как важен был весь этот грандиозный спектакль, как важно сплотить всех от мала до велика одной идеей, особенно если это идея добра… Может я заблуждаюсь… может это звучит абсурдно и дико: социализм – это отражение христианства в кривом зеркале той эпохи; несмотря на кровь, страдания и прочее, о чем там говорят…

– Это очень глубокомысленно. Надо подумать. Социализм – христианство для атеистов! Какая околесица!.. Хотя в чем-то, скорее всего, ты и права… Мы были атеистами, но нам вбивали христианские истины. Сегодня все надели на шеи кресты, а праведности почему-то поубавилось; и кто лучше – поди разбери: коммунист, который делает богоугодные дела, или духоборец, погрязший в грехах… – ОН ее дразнил и отшучивался. – Расскажи лучше о нашем школьном прошлом. Я буду тебя слушать и сразу все вспомню.

По ее лицу снова проскользнуло что-то неуловимое и восторженное, будто воспоминания бросили ее сквозь годы, и синеглазая, кувыркаясь и искрясь, вынырнула в белом фартуке и с большим розовым портфелем:

– Солнечный день в актовом зале школы. Огромные окна наполняют помещение теплом и радостью. Столы уставлены вазами с пышными букетами цветов. На стене висит плакат «Руки – к штурвалу, помыслы к солнцу, нам высота не помеха! Сегодня – мечтаем, завтра – дерзаем. Ребята двадцатого века!». В воздухе незабываемая атмосфера праздника и торжества. У меня огромный белый бант; такой огромный, что голову приходится держать лишь прямо, иначе та запрокидывается на сторону. Мы стоим в две шеренги во главе с учительницей. Каждый осознает всю важность момента, и ту знаменательную перемену, которая произойдет вот-вот; и мы будем уже другие: мы станем полноправной частью того единого общества, которое смело шагает к победе самой справедливой, самой честолюбивой и самой несбыточной идеи, какая только появлялась в умах людей. Нам девять лет, но мы уже прекрасно понимаем происходящее: мы родились в самой удивительной стране и нам несказанно повезло; где-то далеко люди живут ради собственного обогащения, а мы будем жить, чтобы сделать весь мир счастливым… – синеглазая поймала в его глазах затаенный смех и тоже рассмеялась, но, быстро вернув многозначительный вид, продолжила: – Справа стоят три пионера: один из них с барабаном, второй горнист и третий держит Знамя Пионерии. Все трое изрядно волнуются: барабанщик время от времени вытирает о штаны вспотевшие ладошки, трубач постоянно облизывает иссохшие губы и причмокивает; знаменосец нервно расправляет красный стяг, который, как нарочно, собирается в складки, и именно в том месте, где со знамени в сторону собравшихся смотрит мальчик с ярким пламенем над головой и словами «Будь готов!». Родители стоят с противоположной стороны. Их улыбки выражают несказанное счастья. Сейчас такие блаженные лица можно увидеть только у матерей при одобрении банком кредита на покупку четырех стен с крышей, а на лицах отцов – после выплаты последнего взноса, спустя десять лет…