Лариса Сегида - Фиолетовые Письма

Яркая и шумная столичная движуха походила на пузырьки ее любимого шипучего вина. Рожденная на Кутузовском, в одном из тех сталинских домов не на самом проспекте, слитом с транспортным шумом, а спрятанных в тихих интеллигентных дворах в тени столетних деревьев, с квартирами-лабиринтами, где живет эхо, она не представляла себе жизнь в маленьком городке. Такие казались ей лужицами в сравнении со столичным морем, скучной водой в сравнении с ее веселыми винами. Она прожила в этом море уже много лет, своего “человека-амфибию” не встретила, наверное, просто потому, что не искала, потому что была самодостаточна. А может, уплыл он с течениями в иные моря или и не заплыл пока в ее море? Она отмахивалась от аккуратных намеков мамы и напирающих советов подруг, как от гнусов, от которых избавиться все равно невозможно. Она выслушивала истерики тех же подруг, запутавшихся в своих браках и отношениях, отпаивала их ими же принесенным коньяком или водкой, потому как ее шипучку они презирали, и думала, глядя на них, а стоило ли терять свободу, чтобы потом так страдать? Она чувствовала, что они попирают и ее свободу, разъедают ее солью своих слез, тычут ее иголками своих неоспоримых советов и давят железобетонными плитами своих жизненных опытов. Ей захотелось стать письмом-поездом и отчалить от всех их перегруженных вокзалов, сохранив свой “центральный вокзал” мобильным для своих клиентов благодаря интернету.

Мысль о путешествии в какую-нибудь столицу, отличную от Москвы, вкралась в ее сознание в одно из таких распластанных во время посталкогольного мучения состояний. Она перебирала в раскалывающейся от боли голове манящие столицы, пытаясь зацепиться за одну, самую влекущую. Проще было бы начать с ближних, европейских, где уже побывала, но простота исполнения идеи как-то не будоражила. Чего-то посложнее бы, пострессовее, в плане получения визы, да и подальше бы, чтобы нырнуть в противоположное время суток, где ходят вверх ногами. Зачем? Она и сама не знала. Голова любит запутанность. Ее голова особенно. Тем более такая, которая сейчас заставляла ее нешуточно страдать. Из англоязычных столиц – так как говорила и писала она на английском как на родном языке – в ее выборе сияли Канада, Австралия и Штаты. В последней, думала она, каждый с оружием, как дитя с соской, поэтому лихорадочная такая ментальность нации ее не притягивала. Вторая, должно быть, скучна в тотальности своей пустыни и узости прибрежной полоски цивилизации, частично рожденной из тюремной ментальности. Первая слыла замороженной и витиевато вежливой, но в ней родилась Джонни Митчелл, и она остановилась на Канаде и ее столице.

К ее удивлению, штурмовать канадское посольство ради получения визы не пришлось, хотя ее свободный от брачных уз статус, да еще и москвички, сулил возврат паспорта без визового штампа. К одиночкам из глубинки канадские иммиграционные офицеры отчего-то проявляли больше доверия. Но в этот раз последним одарили и ее. Промахнулись? Проглядели? Недоглядели? Перепутали? Это должно было быть невозможным, но оно случилось. Одиноким молодым состоятельным дамам визы в Канаду не давали, дабы не попросили они убежища. Она ехала ради любопытства, не за убежищем, поизучать замороженных и витиевато вежливых. Канадцы спокойны, сдержанны, земные такие, без арт излишеств, down-to-earth, down, очень down to earth, очень-очень. Даже мысль об этом приземляла ее головную боль, утаскивала ее куда-то в пол ее квартиры на восьмом этаже и дальше вниз, возможно, по проводам и стенам в самую землю. Заземленная головная боль. Она мечтала, чтобы эта боль навсегда растворилась в земле и не посещала ее и без того занятую голову, не знающую, как еще расслабиться, если не легким игристым вином всего лишь в семь с половиной градусов… “Дальняя поездка расслабит, – думала она, – климат канадский в целом схож с российским, но это не означает, что и темперамент должен быть близок тоже. Невоинственные мужчины, миролюбивые, стойкие такие семьянины, собирающиеся за рождественским столом со своими бывшими и настоящими в окружении упоенных таким огромным семейным счастьем детей, где уже не имеет значения, кто чей”. Так ей казалось. О таких она читала и слышала. Представляла ли она себя в таком раю, невероятном для нормальной психики мужчин ее народа? Нет. Оттуда веяло пластмассовой повторяемостью и стеклянной скукой, а ментальность ее нации так закручена, так по-достоевски склонна страдать, что еще более и глубже она познала, сочиняя чужие письма, что повторения сотен чужих сценариев, написанных ее родным русским языком, ей совсем не хотелось в ее личной жизни.

Нужно ехать в посольство за паспортом. Три часа дня. Еще пара часов до магического отлета боли из аэродрома ее головы. Можно отложить поездку на завтра, но паспорт хочется держать в руках сегодня. Вдруг ночью посольство сгорит. Раз легко визу дали и чтобы не успели передумать, надо поскорее документ свой забрать.

Она проглотила таблетку, медленно встала, боль пронзила все тело молнией, от макушки до пяток и утекла в пол. Она выпила воды. Облила себя прохладной водой из душевой трубки. Что надеть? Небо плакало, подобно героям ее писем. Моросящим дождем, который вроде есть, а вроде его и нет. Город обратился в сизую акварель. Она накинула плащ прямо поверх трусиков и вышла из квартиры. Из лифта поспешила через слабоосвещенный холл на мокрую улицу. Бросила взгляд на свой почтовый ящик. В дырочках угадывалось присутствие чьего-то послания. “Наверное, опять коммерческий мусор, проверю на обратном пути”, уверила себя. Уже надавила на входную дверь, но остановилась. “Проверю сейчас, вдруг счета, по пути и оплачу”.

Замок ее ящика, как всегда, не желал открываться. Нужно было крутить ключиком влево-вправо, пока какие-то мини-механизмы не срабатывали и почтовая неожиданность не падала ей в руки. Она сгребла разноцветный полиграфический рекламный мусор и бросила его не глядя в общественный синий пластмассовый бак для макулатуры, уже довольно полный. Верхняя часть бумаг скользнула на пол, и тут она увидела маленький фиолетовый конверт, подняла его. Ни надписи, ни штампа; не заклеен. “Новый товар наверняка впухивают”. Вышла в дождь. На ходу вынула из конверта лист грубоватой бумаги топленого цвета. Он намок под дождевыми каплями и чуть съежился. На листе ей предстал текст в одну строчку, написанный разборчивым почерком фиолетовыми чернилами:

“Улетайте завтра”.

Ни подписи, ни даты. Чья это шутка? О ее возможной поездке в декабре знали только мама и пара подруг. Она тут же им позвонила, но все трое подтвердили о сохранности в секрете ее планов.

“Кто-то врет. Ничего не изменишь. Что за манера или полное их отсутствие лезть в мою личную жизнь?”

Читать дальше