Галина Одинцова - Письма прошедшего времени

Я никогда не жила без проблем. Они толпились вокруг меня, ожидая своей очереди. Некоторые просто нагло, перебивая друг друга, наслаивались одна на другую! И приходилось их решать одновременно. Зато не приходилось скучать, бездействовать, некогда было валяться на кровати, дела неотложные находились всегда.

По сей день помню пальто. Цвета тёмно-вишнёвого, из мягкого драпа с цигейковым воротником. Подарок был сделан родителями к Новому году. Я его долго выпрашивала, но у них всё не хватало средств, чтобы купить мне обновку. Приходилось донашивать вытертую до основания шубку. Шубка стала совсем мала! Рукава были до такой степени коротки, что еле прикрывали локти. Пуговицы были перешиты на самый край – и пришлось делать «накидные» петли, потому что настоящие петли уже не доставали пуговиц. Длина шубки была чуть ниже пояса. И поэтому на меня напяливали две пары тёплых штанов с начёсом – чтобы компенсировать недостаточную длину этого предмета якобы зимней верхней одежды. Разве это шубка? Это курточка! Пиджачок! В ней уже стыдно «на людях» бывать. И я так ходила в школу. В первый класс! Мальчишки-забияки дразнили меня:

– Смотрите, голодранка-ободранка идёт. У неё шуба из драной кошки! Кошка сдохла, хвост облез…

Я неслась домой, захлёбываясь слезами, сбрасывала эту ненавистную вещь, топтала её ногами. И требовала пальто – как у всех!

И вот – пальто. Как у взрослой. Правда, на вырост – лет на пять. В те пятидесятые-шестидесятые годы всегда покупали одежду детям размера на три больше, потому что достаток был невелик. Экономили.

Итак, пальто куплено, рукава у него завёрнуты, пояском от маминого халата оно подвязано, чтобы короче было. И вот вам вещь – залюбуешься: добротная, дорогая, перед людьми показаться не стыдно!

Я с нетерпением ждала выхода в школу. И пусть все увидят, какое у меня замечательное пальто. Цвета спелой вишни, как говорила моя мама. Хотя я к тому времени никакой вишни и в глаза не видела, и вкуса её не знала, но звучало красиво – спелая вишня! Моё новое пальтишко висело на гвозде у дверей, рядом с маминым, заново перелицованным, пальто. И выглядело, как пальто взрослого человека. Я подходила к нему по несколько раз в день, трогала его и мечтала скорее-скорее надеть эту очень полюбившуюся мне вещь.

В то время наша семья жила в Сибири. И когда начинались метели, дети неделями не ходили в школу. Наконец ветер немного стих, выглянуло солнышко, и мама повела меня учиться. А после школы возвращалась домой уже без мамы, с одноклассниками-первоклассниками. Я гордо несла новое пальто на своём худеньком туловище, уткнувшись носом в ласковый воротник из полированной цигейки. От него исходил невообразимо и замечательно незнакомый мне запах чего-то неизвестного, как от желанной, ещё ни разу не попробованной конфеты. Мальчишки наконец-то от меня отстали, их больше не волновал мой внешний вид. А девочкам хотелось идти рядом со мной. Как же – у меня новое пальто! Цвета спелой вишни! А это значительно повышало мой статус. Я была горда и независима.

Снова началась метель, ветер усиливался. Он стал таким мощным, что пришлось под его натиском уже не прогуливаться, размахивая портфелем, а прятаться от этого ветра за домами, чтобы можно было ухватиться за что-то рукой при его сильных порывах. Я прижалась к завалинке деревянного барака, продолжая медленно двигаться вперёд. И, вдруг – о ужас! – почувствовала, что кто-то держит меня сзади! Оглянулась. Моё пальто зацепилось за гвоздь, торчащий из доски! Машинально дёргаюсь – и кусок ткани, оторванный, словно по линейке, под прямым углом, отваливается и повисает, как маленький флажок! Я оцепенела от неожиданности и нереальности увиденного. Мне не верилось, что это случилось! Я не могла поверить своим глазам, что моё пальто цвета спелой вишни, первый раз надетое, было ранено. И – дырка! Дырка, через которую была видна белая ватная подкладка, находилась на самом видном месте! Сбоку, под самым карманом. Кусок ткани трепался по ветру, как будто хотел оторваться и улететь, спасаясь от стыда.

Я так и села в сугроб. Мои ноги не двигались. Девочки ушли далеко вперёд, ветер усиливается. А я сижу, глотая горячие слёзы со снегом, задыхаясь от пронзительного ветра, и оплакиваю своё любимое пальто!

Вдруг кто-то сзади меня поднимает, забирает портфель. Мама! Мама… Я пытаюсь ей рассказать о своей беде, но мама тянет меня за руку вперёд, загораживая от ветра, а ветер уносит мои слова вместе со снегом, который валит уже так, что ничего не видно.

Дома мама долго отряхивает мне пальто, шапку, валенки веником, помогает раздеться. Растирает мои замёрзшие щёки тёплыми руками, целует, прижимает к себе. Я рыдаю и пытаюсь рассказать маме, что я не виновата, я не хотела… что теперь делать?..

– Только папе не говори, когда он придёт с работы. Ох и отругает он нас за эту дырку! – шепчет мне на ухо мама. – Сейчас я её зашью, пальтишко твоё будет, как новое…

Утром я рассматривала вышитую гладью на месте дырки розу! Как будто она всегда была здесь, на моём пальто, а я её почему-то не замечала. Роза с шипами и с зелёными листиками смело расположилась на подоле, и это было её законное место! Она распустилась, несмотря на снег и северный ветер, и роскошно цвела рядом с карманом, восхищая и радуя.

Пальто цвета спелой вишни с распустившейся в январе розой у кармана я носила три года. А когда оно совсем износилось, мама вырезала цветок. И он долго хранился в моих коробочках с девичьими секретиками.

Письмо 19. Про тряпичника

Как мы выживали в сибирском городке Анжеро-Судженске, я не понимаю! Та жизнь сейчас кажется нереальной, немыслимой. Даже прилагая все усилия, чтобы оживить в памяти подробности каких-то значимых событий, не могу вспомнить ничего хорошего. Нищета, скудная пища. А отец впоследствии, вспоминая нашу жизнь в Анжерке, всё это называл романтикой. И все верили ему! Он рассказывал об этих трудностях ярко, с удовольствием. Как красиво папа умел это делать! Только с открытым ртом можно было его слушать. Фантастика! А на самом деле ни о каких развлечениях, радостях, мороженых-пирожных мы и не помышляли. Потому что ничего о них не знали.

Игрушек тоже не было. Отец из чурочек сколотил брату машинку, и тот катал её весь день по полу, чего-то там фантазируя с ней и бормоча себе под нос диалоги, услышанные на улице. В тёплое время года улица для нас, детей, была спасением. А в жуткие морозы и в комнате барака было морозно, пахло снегом и ветром. Ветер гулял по комнате. Властвовал. Мама шила мне куклы из тряпок, набивала их серой ватой, а потом химическим карандашом усердно выводила черты лица. Куклы выглядели смешно: с растопыренными в разные стороны руками, вытаращенными на пол-лица глазами и торчащими в разные стороны нарисованными ресницами. Две точки – нос, фигурные губки… Химический карандаш, обильно смоченный слюной, расползался по белому материалу от старой простыни. Сшитая кукла казалась чумазой, но была очень родной и любимой. Каждая из кукол имела свой характер: одна – грустный, другая – весёлый. Всё зависело от черт лица, нарисованных мамой.