Галина Одинцова - Письма прошедшего времени

Помню, в те времена, примерно до шестидесятых годов, во время получасовых стоянок поезда на больших станциях пассажиры бежали обедать в привокзальный ресторан. И мы бежали тоже – но лишь тогда, когда были деньги. Потратить деньги на комплексный за обед – для нашей семьи было непозволительно. Поэтому покупали обед на двоих, а ели вчетвером. Это я хорошо помню.

А мне так хотелось когда-нибудь съесть весь этот удивительно вкусный обед – там, в привокзальном ресторане, где белые скатерти и салфетки, где шустрые официантки подают на подносах еду, улыбаются и желают «приятного аппетита». Да, это было так! Именно так! Хотелось пододвинуть к себе полную тарелку с борщом, тарелку с нежным, тающим во рту картофельным пюре и котлетой с подливой, вкусной, пахнущей жареным хлебом, и стакан компота. И есть, есть! Ни с кем не делясь, не ломая котлету пополам, не оставляя ягоды в компоте для младшего брата. Мне всегда хотелось есть.

Письмо 21. Про бабушек

Я никогда не училась более года в одной школе. Никогда не имела близких школьных друзей и подруг. Не успевала заводить. А если и подружишься с кем-то – расставание эту дружбу обрывает на полуслове. Вначале пишем письма, а потом и письма заканчиваются: слишком частая смена адреса. Очень завидовала тем, кто все десять лет учился в одном классе. Ну, не десять, а хотя бы три! У меня такого не было никогда!

Я всегда была «новенькой». От того чувствовала себя скованно, долго всех сторонилась. И не всегда получалось раскрыть себя так, чтобы понравиться, подружиться.

Вокзалы, станции, поезда, вагоны – всё это мелькало перед глазами, как в калейдоскопе, путалось и не запоминалось. Основными, конечными были две точки – бабушка амурская и бабушка московская, соединившие невидимой нитью два узла в этом огромном пространстве. Семья по этой нити перемещалась туда и обратно, туда и обратно. Иногда застревая на год-полтора в какой-нибудь точке России, по пути на запад или на восток.

Бабушки никогда не встречались и никогда не интересовались друг другом. Были полюсами, которые не притягиваются, а с неимоверной силой отталкиваются друг от друга. Они были чужими по духу, по социальному положению, по отношению к окружающему миру, по отношению к внукам. Мы, их внуки, были от «чужих» половинок. И это мешало любить нас, особенно меня, так незабвенно и горячо, как любят внуков. Ведь московская бабушка никак не могла поверить, что её сынок, выпускник лётного училища смог, ещё не женившись, завести собственных детей. Московская бабушка Александра не понимала, зачем отец привёз из «глухомани», из краёв, где «медведи по улицам шастают» и в домах света нет, эту деревенскую девушку, да ещё с двумя детьми. Ладно, второго ребёнка примем – мальчик, вылитый отец, – а вот насчёт девочки надо подумать.

– Как же ты, сынок, попал в лапы этой хищнице из тайги? Ни образования, ни культуры… Где ты такую нашёл? – удивлялась она.

Интеллигентная, властная бабушка Александра долгие годы не признавала меня за свою внучку. Но увидела в правнучке черты лица сына – и раскаялась. Поздно.

В старости я часто её навещала. Она уже была совсем одна. И почти совсем не видела. Но не отчаивалась, держала себя гордо и независимо. Характер! Как-то рассказала о том, как дружила с сыном Николая Второго – цесаревичем Алексеем.

– Помню, бегаем, в салки играем. Царь Николай как идёт мимо, мы, ребятишки, выстроимся в ряд, головки опустим, он всех нас по головке-то и погладит. И Алёша с нами тут же. Всегда руки царя пахли одеколоном. Мне нравился этот запах. А сапоги его так всегда начищены, как зеркало! Себя видишь в отражении. Алёше нельзя было сильно двигаться, болел часто. Но он же ребёнок – заводной, весёлый. За ним постоянно присмотр был…

Мама моя боялась бабушки Александры, невзлюбила её сразу же. И приняла защитную позу. Держала нас, детей, близко к себе круглосуточно, в споры не вступала, на нервные выпады родственников отца не отвечала, плакала в уголке, старалась у них не есть, ела только то, в чём была уверена, что не отравят. Худела сильно. Тянула отца обратно «к своим», но ему нравилось здесь, на родине, в Москве. Он мечтал, что его дети вырастут, дочку, то есть меня, он отдаст заниматься балетом, и я буду танцевать в Большом театре. Самая заветная мечта его была – увидеть меня на сцене Большого театра. Любил «Лебединое озеро». Скрипку обожал, плакал, когда слушал скрипичную музыку. Но мама была неумолима. Эх!..

– Молодец, сынок. Достойную жену выбрал. Красавица, умница, а детей как обхаживает, – одобрил выбор сына его отец, мой московский дед. – И чистенькие, и аккуратные, и воспитанные. На мать не обращай внимания – ей никто не нравится. Характер у неё такой.

А вот повлиять на свою жену московский дед не мог. Ей не давали покоя мамин украинский говор, её украинские и польские корни, а ещё её забитость – и в то же время неумение соглашаться. Упрямство жены сына её бесило. А та никак не подчинилась воле свекрови, и это не прощалось.

Признала маму сестра бабушки, тётя Лена, пережившая оккупацию под Москвой в посёлке Красная Поляна*, а точнее – в деревне Пучки входившей в состав посёлка *. Во время войны в их доме обосновался немецкий штаб. Тётушка Елена рассказывала о тех днях, о том, что она пережила, пока немцы были в доме. Рыдала всей душой, вспоминая весь тот ужас. Немцы её не тронули, она с детства была горбатенькой и незаметной. Находились немцы в доме совсем не долго, но было страшно. Они спали в одеждах, ожидая наступления Красной Армии, а убегая, бросили всё своё имущество. Очень жаль, что обо всём было рассказано скупо, неохотно.

* Посёлок Красная Поляна вошёл в историю Великой Отечественной войны как самая ближняя точка к Москве , на которой были остановлены вражеские войска . Сейчас это микрорайон в составе города областного подчинения Лобня Московской области . Расположен в 39 км к северу от центра Москвы и в 20 км от МКАД (Википедия).

Всю жизнь баба Лена прожила одна в Подмосковье, в поместье, оставшемся от родителей. Сад с яблонями, вишней, красной смородиной, белой смородиной, черникой. Каких только ягод там не было! Скамеечки и тропинки по саду, кормушки для птиц на деревьях. В огромном доме всем хватало места. Чистота идеальная, всё строго расставлено по своим местам и никогда не перемещалось. Баба Лена строго следила за этим, аккуратистка, педантичная, спокойная до предела. Никому не мешала, восхищалась миром, как ребёнок, всех жалела и гладила детей по голове, как котят. Начитанная, грамотная, она знала много историй и сказок.

Я любила слушать её сладкий голос с удивительным московским акцентом. Пыталась подражать, избавиться от своего гэканья, но ничего не получалось. С этим надо было родиться и жить всю жизнь. Московский говор ни с каким другим не перепутаешь!