Галина Одинцова - Письма прошедшего времени

– Ну вылитая галка, – пробормотала акушерка, приняв меня. Завернула в пелёнку и унесла.

Через месяц мама понесла дочку регистрировать. Имя выбрала героическое – Зоя. В честь Зои Космодемьянской, девушки-партизанки, героя Великой Отечественной войны. Но и второе было в запасе – Виктория. Это имя мама где-то услышала случайно: в деревне-то такие Виктории? Там такого имени и не слыхивали в те годы. Но едва регистраторша, шумная весёлая женщина с полной грудью и широкими бедрами, глянула на ребёнка, она тут же рассмеялась:

– Ну галка и галка! Надо же – чёрная, глаза голубые, любопытная, всё ей интересно! Ишь, как глазищами-то водит, как будто понимает всё!

Мама даже рот не успела открыть, а в документе уже запись стояла – Галина. Отец – прочерк.

– Ну прочерк и прочерк! В военном городке у каждого второго ребёнка в строке «отец» – прочерк, – не умолкала регистраторша. – У матери есть фамилия, вот и дадим дитю фамилию матери.Без проблем! Вырастет – сама фамилию себе выберет. А может, и отец одумается да свою отдаст. Придёте тогда, перепишете документ. Нет проблем! Бланков на всех хватит. Печатают их исправно – только заполняй!..

Вот так Зоя-Виктория стала Галкой. Торопилась пышногрудая работница загса —вместо «Галина» написала «Гелина». Махнула рукой, исправлять не стала. Подавая свидетельство о рождении, сказала маме:

– На! Нынче по-разному дитёв называют. А Галка – она и есть Галка. Дай Бог ей здоровья. Поздравляю, мамочка! – И, вытолкав мамочку за дверь, пригласила следующую мамашу с новорождённым. В послевоенные годы дети сыпались один за одним, успевай только записывать.

Записав ребёнка на себя, мама тут же увезла меня к своей матери в глухую деревню. Боялась потерять работу – и мужчину. Любила его без ума. Он, молодой лейтенант, совсем не готов был стать отцом. Ему важнее были самолёты, друзья, вечеринки.

Но мама решила иначе. Она привыкла добиваться своего. И после Нового года сообщила моему отцу, что у них появится ещё один малыш. А ближе к весне бабушка вернула меня родителям, объяснив, что некогда нянчиться нынче.

– Корова отелилася, и огород трэба садыты, нэ до дитятки мэни! Та и шустра вона дуже, ваша дивка. На мисти нэ усыдыть!

Погостила бабушка три дня, оценила претендента в зятья. Ведь расписаны молодые по сей день не были. Это случилось только в январе 1954 года. И мама мамина переживала:

– Москаль – вин тоби, доча, на що? Хиба своих нэмае? Москаль – вин и е москаль!

Но не смогла отговорить дочку от столичного парня, как ни пыталась. Махнула рукой и уехала «до сэбэ», вытирая материнские слёзы кончиком штапельного платка.

Вот вкратце история моего рождения. Такая же, как и у многих в те послевоенные годы. Однако, переживая заново первые пройденные шаги, понимаешь, что это была жизнь только твоя. Единственная твоя! И в то же время она полностью зависела от страны – от той огромной, странной и непонятой до конца.

Письмо 5. Про истерики

«С виду тих, да характером лих». Это, наверное, сказано о таких людях, как я. Вообще-то ядолготерпеливая, но, накопив в себе негатив, могу взорваться. Ох, тут уже контроль над собой заканчивается. Позже и самой неловко от этого.

Вот вам и сказки о том, что всё начинается с детства. Всё начинается с рождения! С зачатия, с настроения родителей во время зачатия. Думаю, что это так. Доказать не смогу, не имею такого образования, но догадываюсь.

А детство моё получилось неспокойным и бурным.

Видимо, бегая в сосняке за деревней и поедая всякие разные корешки, травы, неспелые ягоды с косточками, испортила свой желудок. И вот однажды – мне было десять лет – мама повела меня в амбулаторию. Находилась эта медицинская точка в соседнем селе Сапроново, в семи километрах от нашей деревушки Алексеевки, где мы в очередной раз гостили. Идти предстояло пешком, и мама выбралату дорогу, что шла мимо кладбища.

– Так ближе, доча! Да и кого там бояться! Я вообще никогда никого не боюсь. И ты не бойся тоже. Ты же со мной. Давай руку! Тут идти-то всего пять километров! А по той дороге – целых семь. Вот так, быстрым шагом, мы и добежим с тобой! —

почти шёпотом уговаривала меня мамочка. Всю дорогу она крепко держала мою руку: сама, видимо, трусила ужасно. Трусила, когда проходили бугор с покосившимися крестами, а ещё больше боялась чего-то, когда кладбищенский бугор остался позади. Шла и оглядывалась. И мне было очень страшно! Мамин страх плавно перекочевал в клетки моего организма. Мама сжимала мою руку так крепко, что та вспотела.

– Ты врачей не бойся, детка. Вот сейчас придём, у тебя быстренько возьмут желудочный сок, и мы побежим домой.

И всю дорогу уговаривала меня не бояться ни кладбища, ни врачей, ни процедуры, которую предстоит перенести. Мои боли в желудке беспокоили маму. И она заранее договорилась, что сегодня у меня на голодный желудок наконец-то возьмут таинственный желудочный сок.

Мне нравилось сочетание слов – «желудочный сок». И очень хотелось испробовать его. Казалось, что это загадочное мероприятие будет приятным и сладким.

Но увы! Все мои ожидания рухнули в ту минуту, когда полотенце свернули жгутом и примотали руки к телу. Я открыла рот и заорала во всё своё лужёное горло. Тут же сбежались все работники медпункта, а посетители испугались страшно, думая, что меня уже режут заживо! Орать я умела классно, можно сказать, профессионально, широко разинув рот, чем и воспользовалась медсестра, сунув мне в горло рыжий резиновый шланг. Он вдобавок ещё и вонял чем-то неприятным, медицинским, вызывающим рвотный рефлекс. Я задохнулась не только от того, что мне перекрыли кислород, но и от возмущения, от безысходности, от того, что меня прижимала к себе толстая потная тётка в фартуке. Тётка была похожа на мясника. Я сразу же возненавидела её фартук из мерзкой, коричневой в бурых пятнах, клеёнки…

(Терпеть не могу насилия над собой с рождения. Никогда не сплю под одеялом. Спать под одеялом – это тоже своего рода насилие над телом. И переубедить меня невозможно).

Внутри меня что-то захрипело, и из шланга, как из чрева змеи, в стакан пошла пенистая жидкость. Взбунтовавшись всем своим существом, я умудрилась вырвать из полотенечных пут руку. Тут же выдернула из горла ненавистную трубку и отбросила её прочь, как будто ужалившую меня ядовитую змею. Как раз в это время кто-то открыл дверь кабинета – и рыжий вонючий шланг вылетел в коридор амбулатории. Прямо в очередь, толпившуюся у дверей. Пока все ахали, хватались за головы, приходили в себя от такой моей прыткости, я подскочила, растолкала мучителей и рванула из больницы домой, деревню.

И если в Сапроново мы с мамой шли из Алексеевки почти час, то обратно я пролетела это расстояние минут за двадцать, не больше. Пронеслась мимо пугающего могильными крестами кладбища, о котором в эти минуты даже и не вспомнила. Залетела домой, спряталась под кровать. Через какое-то времяв дом вбежала запыхавшаяся мама. Она звала меня, плакала, кричала, потом пробежала по всей деревне, опрашивая людей, не видел ли кто её, ненормальную дочь, сбежавшую от мучителей-врачей. Кто-то заметил мой вылет из леса в деревню, кто-то видел, как я влетела опрометью во двор. Вконец отчаявшись, мама снова помчалась домой.