Владимир Гандельсман - Запасные книжки

Может быть, моё призвание – немного выпивать и нешумно разговаривать…

Она сидела и сдавала…

Замечательная как человек женщина.

Всего-то-навсего прошёл дождь, а какой неприятный осадок!

Из прозы:

Восточноевропейская овчарка бежала по ЗападноСибирской низменности.

Фет:

Это указание потом поддержит Набоков: «…запомнишь вон ласточку ту?»

Вечности указывают, где она должна быть: здесь и сейчас – над той горой и в этой ласточке.

(Обратный процесс: «…который час, его спросили здесь, а он ответил любопытным: вечность!» – представляется спесью.)

Приятель-американофоб: «Американцы думают, что чем человек выше, тем он меньше весит».

Если вас взволновало чьё-то первое произведение, прочтите второе – оно вас непременно разочарует, и вы успокоитесь.

Самый чудовищный опыт (ибо он одновременно самый неопровержимый и пошлый): чем жёстче с людьми, тем они зависимее.

Надо всем отдать должное.

Женщина, которая мне изменяет, не устраивает меня чисто гигиенически.

Талант – разновидность безобразия, а также истерическое заполнение пустоты чем-то несуществующим, причём – истинной пустоты неистинным несуществующим. (Т. е. – явление провокационное.)

О, только не делайте вид, что вам непонятна классовая ненависть!

Почему со мной всё время разговаривают свысока? (Если дело во мне, то извините… Извините, пожалуйста, извините, пожалуйста…)

Работать вне традиции (в искусстве) – высокомерно и нечестно. Традиция, если и не делает ваш язык общедоступным, то, во всяком случае, делает его доступным для тех, кто хочет прочесть (или увидеть). Если же вы последовательно и до конца нетрадиционны, то и произведения ваши не подлежат обнародованию.

На плохое настроение надо иметь право, на хорошее – наглость.

Рано или поздно начинают повторяться: пейзажи, лица, ситуации… Словно бы происходит постепенное совмещение всех отпущенных тебе возможностей новизны (представляющих некий ветвистый узор) с полем

жизни, заданным a priori, иначе – с временем и пространством, в которые ты помещён, точнее: с узором, уготованным в них для тебя.

Число возможностей новизны ограниченно. Всё чаще и чаще мы слышим щелчки-совпадения, видим наложение и совмещение двух узоров. И наконец всё останавливается в абсолютной симметрии, именуемой «смерть».

Животноводческий вопрос: откровенно или обыкновенно?

Он ей испортил жизнь. Причём – всю. (Вариант: рюмка разбилась вдребезги. Причём – вся.)

Она была армянкой по национальности…

Я говорю: у женщин ослаблено чувство вины, и вижу необыкновенные возможности развития этой фразы. Но чтобы мысль не потеряла глубину, я должен быть верен нежеланию додумывать её до конца.

Провозглашение скромности как образа жизни – абсолютная непристойность.

К моему отрывку о Христе и самаритянке (по М. Буберу):

Действительная виновность заключается, по Хайдеггеру, в виновности самого наличного бытия. Оно виновно «в самых основах своего бытия», виновно потому, что не осуществляет себя… В этой ситуации раздаётся зов совести. Кто зовёт здесь? Само наличное бытие. «В голосе совести взывает к самому себе наличное бытие. То наличное бытие, которое по собственной вине не достигло само-бытия, обращается к самому себе, зовёт себя

вспомнить о своей самости, освободиться для са мости, от „неподлинности“ наличного бытия к его „подлинности“».

Сам Бубер считает, что человека окликает не моё «наличное бытие», а то бытие, которое не есть я (т. е. окликает другой ; хайдеггерово «наличное бытие» – монологично).

Как бы там ни было – Христос и есть этот «другой», который окликает.

Справедливости ради (по Буберу же): человек Хайдег гера на высшей ступени самобытия предназначен для «попечительного вместе-бытия с другими». Но – не дальше «попечительства», в котором нет ни веры, что в этом бытии с миром прервутся границы самости, ни желания, чтобы это совершилось. Т. е. его человек не знает сущностного отношения.

Знать, где зарыта собака, и съесть её.

К моему отрывку, в котором О. рассуждает об интеллигенции.

По Буберу.

Почти в тех же выражениях, что и Кьеркегор, Хайдеггер говорит, что «Некто» (толпа) лишает данное бытие его ответственности. Вместо того чтобы быть собранным в самости, наличное бытие распыляется в «Некто». Оно должно сперва обрести себя. Власть «Некто» приводит к тому, что наличное бытие полностью в нём растворяется. Следуя этим путём, наличное бытие убегает от самого себя, от своей возможности быть самостью. Ему недостаёт собственной экзистенции, «решимости» быть самим собой.

Я забыл, как надо писать: лявляется или льявляется? (Во сне.)

Спор двух Мартинов: Бубера и Хайдеггера – спор верующего и неверующего, только и всего.

Для Х. – ницшеанское «Бог мёртв». Для Бубера: «Да свершится воля Твоя через меня, в ком Ты нуждаешься».

Но не так уж велико различие. Последовательное и честное заключение себя в замкнутую систему, в бесповоротную самость, прорывается к Буберу, а сущностное соединение с другим предполагает ежеминутную самость, именно полную конденсированность всех человеческих капилляров в самобытии.

P. S.

Всё бы ничего, если бы не слово «самость». Оно тошнотворно.

Смысл притчи в том, что её не следует толковать.

Пусть стены гостиниц расскажут то, что они слышали, брачным покоям.

– Я вам этого не прощу, – говорило лицо прыщу.

Она приходилась ему вдовой.

После смерти ему ужасно не везло. (Из чьей-то статьи о Чаадаеве.) Кстати: а при жизни?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.