Любовь Соколова - Последние

Группа военных, подбадривая друг друга, свернула с Храмовой улицы на Романовскую. Поскрипывая свежим, едва схватившимся на вечернем морозе снегом, быстро пошли в разведанном направлении ужинать. Краем глаза Артур заметил женскую фигуру, появившуюся из ворот справного дома. Кольцо засова будто нарочно звякнуло, он и обернулся. Женщина замешкалась, пропуская мимо компанию белогвардейцев.

Чутье заставило приглядеться. Глазам не поверил – Катерина Павловна! Чудо, что она сегодня оказалась в Ныробе, и вот так запросто встретилась на улице, причем не хозяйкой дома, а прохожей, – можно подойти к ней с разговором, а не по делу, пользуясь давним, пару дней назад случившимся знакомством. И хорошо, что встретилась до кабака, а не после. После уж и не узнал бы, да и ни к чему, пожалуй. Остановился, задержал, не отпустил. Проводил до места, расспросил обо всем, рассмешил. Простояли в подворотне долго, пока не покрылись инеем Катины ресницы. Все выспросил.

Оказалось, она искорская – родом из села, что лежит на пути к Чердыни сразу за Ныробом. Туда и путь держит, родителей проведать. А сама живет в доме свекра. Сердце Артура екнуло: замужняя? А нет, вдова. Прошлой осенью свадьбу сыграли, пожили совсем чуток, и мужа Катиного мобилизовали красные хлеб возить. Ничего удивительного, он каждую зиму заморозчиком ходил в Якшу. А тут совсем другое: за Урал пошли, за хлебом по Сибиряковской дороге. Но это ведь и не дорога вовсе. Двадцать лет не ездили на ту сторону, заросло. Сибиряков, когда сезон открывал, пускал стадо оленей в тысячу голов, чтобы они тракт утоптали.

– Тысячу голов, – повторила Катерина. – А наших заморозчиков Мандельбаум-злыдень по рыхлому снегу погнал. Лошадей-то ему не жалко, и людей не жалко. А болота еще не встали. А подлесок рубить надо. Лошади проваливаются, подковы рвут, ноги ломают…

Артур слыхал про подвиги красного комиссара Мандельбаума. Наследил красный партизан по всему северу. Жестокость его нелепая, судя по рассказам очевидцев и пересказам слышавших, превышала всякие пределы бесчеловечности. Любил он трупами полыньи на реках забивать. Особенность преступного почерка Мандельбаума ужасала бывалых вояк.

– Мне потом Пахом Беспалый уздечку передал, – продолжала рассказ Катерина. – Муж мой Никита, когда лошадь пала, стал компенсацию спрашивать. Мандельбаум его и застрелил. Лошадь сначала, а потом его.

– Сам?

– Говорят, сам. – Катя свела у переносицы широкие брови, сжала губы, носиком повела. Справилась, слезы не уронила.

– И как же ты теперь?

– А вот так. Свекор Кирилл Медведко слаб стал, по хозяйству помогаю. Свекровка давно болеет. Хожу за ними, за обоими.

– Как же так, ты – Шилова, а свекор и муж, стало быть, Медведко?

– Шиловы мы, а Медведко – прозвище, кличка такая. Никита мой прозывался Ловушко. Ловушки ловко ставил на любого зверя.

– Один сын у них был?

– Не-ет! Еще дочка, младшая. Она в красные подалась. Смешная, будто блаженная. Сонька Шляпа. Не встречали? Где-то шлындает.

– У вас тут у всех клички-прозвища?

– Прозвища тем дают, кто выделился. Вот Сонька, в красные поступила – стала Шляпой. Выдали ей обмундирование, как парню. Они только парней брали, на девок военное не шьют. Папаху дали, как на смех. С убитого сняли, наверное, большущую. Сонька края подвернула и ходит. Вроде папаха с полями – шляпа получилась. А наискосок лента кумачовая. Вот и зовут ее теперь Шляпа. Парней малость помуштровали – и на позиции, с Колчаком воевать, а Сонька тут осталась. Говорит, для укрепления дисциплины в народе и для устрашения. Галифе у нее и наган. Дома не живет.

Они постояли еще. На морозном небе – весь день снег валил, а тут прояснило – засветился тонкий месяц.

– Будто соломинка, – заметила Катя.

– Растет, – кивнул Артур на месяц.

– Растет, – согласилась Катя. – Пойду я. А то смотрят.

– Кто смотрит? – Да все. Ваши вон ходят. Завтра в Искор поеду.

– И я поеду завтра.

– В добрый путь вам. Прощайте.

– Как через Искор пойдем, на околицу выйдешь?

– Может, и выйду.

Так же, как пару дней назад в первую встречу, Артур смотрел на Катины веселые губы и хотел непременно целоваться. Опять не осмелился. Решил: потом! А когда потом? Ну, разве на марше увидит ее завтра в последний раз. И – прощай, Катя! А все же ему весело оттого, что теперь точно знает: нравится он ей. Если бы нет, разве стала бы селянка стоять у ворот на виду всей улицы? «Жениться, что ли?» – весело подумал Артур, засыпая и вовсе не собираясь ни на ком жениться.

После затяжного снегопада погода повернула на мороз. Утром 30 ноября термометр у ныробского фельдшера показывал минус тридцать, а в школе – минус двадцать девять. Небольшая разница. Брызнуло по увалам солнце. Санный след по-весеннему синел, отбрасывая в колею жесткую тень. Ехали ровно. Разведка показала, что в ближайшем селе красных нет. Собирались пройти его ходом, не останавливаясь. И так уж лишний день простояли в Ныробе. Село Искор – небольшое, домов хватило тут всего на две улицы. Одна идет с юга на север, другая наоборот – точно с запада на восток. Расположено село близко от тракта и в то же время, будто отвернувшись от проезжих, укрылось под косогором, на южном теплом склоне. С дороги, если из Ныроба ехать, его и не видно, потому что внизу, а вот если из Чердыни в Ныроб, тогда по правую руку открывается во всей красе и с каменным храмом посередине, в том месте, где обе улицы крестом сошлись. Чуть выше села с восточной стороны две рощицы – русская и татарская.

– Во-он та – русская, а вон та – татарская. Или наоборот, – ординарец, бородатый дядька Семен Быстров, мобилизованный мезенский артельщик, в этих местах бывал, многое слыхал и на правах проводника рассказывает батарейным чердынские байки. – Сошлись тут как-то в давние времена русские с ногайцами. Бились, решали, кому землей здешней владеть. И оба войска насмерть полегли. Один к одному. Никого в живых не осталось. Ну вот, разобрали их по принадлежности кого куда и схоронили по сопутствующему обычаю. Над каждым похороненным войском выросло по роще.

– Кто ж хоронил, если полегли все? – спросил прапорщик Варзухин.

– Жители, – ничуть не задумываясь, ответил Быстров. – Кто еще?

– Так, значит, русские с татарами бились, а тут жители сами по себе проживали? – не унимался Варзухин. Был он мрачен, щурился на солнце отечными с похмелья глазками.

– Так и было. Жители всегда павших воинов хоронят.

– А за кого они были?