Игорь Грант - Задавленный собой

Вертинский положил пальцы на «мышку», поелозил курсором по монитору, навёл его на иконку текстового файла и запустил программу. За семь последних дней много мыслей вылилось в этот документ. Мыслей самых потаённых, странных, неизвестных миру. Сейчас рассказывать было не о чем. Час назад Владимир поставил точку. Пусть судьба решает, прочитает это кто-нибудь или нет. Он не удивится, если кто-то сразу удалит файл. Значит, так тому и быть. Вертинский усмехнулся и полез в систему удалять пароли. Всё равно уже ноут вычищен от хлама. В нём только этот документ. Энергосбережение тоже надо отключить. Владимир так и сделал. Чтобы потом первый же вошедший в квартиру понял – это оставлено специально для прочтения. А уж удалять или читать…

Мужчина встал, скинул с себя пижамные штаны, швырнув их на кожаных кухонный диванчик, и пошёл одеваться. Больше ему здесь делать нечего. А третью точку в его многоточии поставит сама жизнь. Надо только немного подождать.

Вскоре хлопнула входная дверь. Тишина победно растеклась по квартире. Лишь лёгкое урчание холодильника и шорох вентилятора в компьютере не давали ей стать полновластной хозяйкой опустевшего дома. Да светились в темноте часы, неутомимо моргая зеленью и занимаясь делением прошлого на будущее. Мерцающий экран ноутбука глупо таращился в пустоту, бесстыдно выставив напоказ чёрные буквы набранного текста. Он был готов ждать столько, сколько потребуется, пока не найдётся кто-нибудь, готовый сесть за стол и посмотреть на монитор.

Думаю, не стоит рассказывать всё день за днём, жизнь – она большая, а в памяти остаются только те моменты, которые впечатываются в подкорку следами кирзовых сапог… Или отпечатками босых ног на песке. Но обойти стороной некоторые вехи, благодаря которым стал таким, какой есть, не смогу. Каждый человек начинается в детстве. И я хочу немного рассказать о своём начале, о том, какие флажки растянули вокруг меня улица, школа, друзья и знакомые, и конечно же родители с некоторыми родственниками. Их вклад в мой теперешний бунт огромен и многогранен. Начну, пожалуй, с пяти лет. Яркое осознанное воспоминание…

Много ли надо ребёнку для счастья? Всего ничего – солнце, друзья и мама всегда рядом. В тот день я ушёл из садика. Сбежал, откровенно говоря. Почему? Тому были две причины. Первая – придирки воспитателей. Советская система взращивания винтиков не признавала за Личностями права на существование. Но ведь каждый маленький ребёнок – это Личность. Со своими интересами, взглядами на происходящее рядом, на каждую новую подробность такой интересной жизни. Хочу – не хочу. Вот главный критерий выбора в пять лет. Естественно, детское «хочу» или «не хочу» – для взрослых, что тряпка для быка. И цвет не важен. Сам факт подобного шевеления уже является вызовом системе. И сейчас так же, а в те времена – вообще… Подозреваю, тут каждый сам может вписать вместо многоточия свои переживания о жизни в «рамках».

Итак, сбежал. Что уж там говорить, сейчас трудно вспомнить, почему. Но событие нерядовое. Обидевшись на придирки и «застрой», я ушёл в зелёные дали оврагов и бурьянов жаркого майского дня. Да ещё и перед обедом. Война с полынью истощила последние силы, и я двинулся домой, зная, что уж там-то есть, чего пожевать. Как минимум, можно намочить водой кусок ароматного хлеба и посыпать сахаром. Вкуснотища! Просто нет слов. И на пороге родных пенат меня выловила мама. Отругала, накормила, повздыхала. Потом попыталась рассказать о том, как нам без папы тяжело живётся, как ей приходится много работать, а за мной надо приглядывать. И повела назад в садик. Вот здесь и начинается первый весомый след общества на моей душе.

Воспитательница встретила нас грозным разносом на тему: «как посмел», «колония плачет», «имбицил» и прочие лозунги. На что мама вспылила и высказала многое из наболевшего. Меня технично отправили в группу. Потом мама ушла – работа есть работа. И началось. Весь садик собрали в игровом зале, выстроили ребятишек вдоль стен, меня вывели на середину… Это было страшно, горько и обидно – слушать всю ту грязь, то полилась. Мне, пятилетнему пацану, высказали всё, довели до глубокой истерики, а затем санитарка долго успокаивала у себя в кабинете. До сих пор помню ту черноту, что навалилась под десятками взглядов, детских и взрослых. Ребятня – она же простая и прямая. Раз можно взрослым, то можно и им. Позорили меня словами, лозунгами, тупым смехом. Тыкали пальцами, науськанные воспитателями. И фраза «плохой» была самой мягкой. Тогда я впервые решил, что никому на свете не нужен, даже маме, которая ушла и бросила меня здесь, в этом ужасе. Она меня предала. Так казалось в тот момент. Успокоившись у санитарки, я ушёл во второй раз. Не было ни сил, ни желания оставаться там, где оказалось настолько плохо и обидно. Гулянка затянулась до позднего вечера. Бедная моя мама, что она пережила в тот день. Когда ей позвонили второй раз с наездом о моём побеге и дурном воспитании, она отпросилась с работы. Все родственники искали ребёнка в моём лице. Нашёлся я сам. Пришёл совсем оголодавший, мрачный и полный решимости отстаивать своё право на прогулки, когда и где захочу.

Ремень был чёрный, широкий, отцовский, который он оставил у нас в один из своих приездов на побывку между рейсами по Севморпути. Ещё он был злой, ремень то есть. Отец… Он как бы «был», но редко и недолго. О нём скажу дальше. Но мама есть мама. Засыпал я у неё на руках, счастливый просто от того, что вот она – рядом, со мной.

На всю жизнь запомнил то ощущение беспомощной полусмерти, когда стоишь один против всего мира и помощи ждать неоткуда. И на тебя смотрят глаза, пустые, злые, радостные, презрительные, всякие. В этом мире нельзя быть собой, нельзя радоваться, надо прятать желания и чувства за броню. Такой вот первый большой флажок вывесили в тот день перед моими глазами. «Ты не прав», «молчи», «ты должен быть послушным», «мал ещё», «слишком умный» – лишь верхушка айсберга тех ярлыков, что вцепились в меня маленькими голодными собаками взрослых установок. И я понял в тот день – Я не такой, как ОНИ. На особицу, лишний, другой, чужой. Такой вот социальный остракизм рухнул на лохматую голову одного пятилетнего мальчишки ярким майским днём. Только лишь потому, что он посмел проявить своё Я.

Не такой, будь в броне, защищайся. Как думаете, кто начал прорастать в этом ребёнке?

Именно в детстве закладываются самые чистые и самые низменные наклонности личности. Ну или как минимум – проявляются. Я помню, как впервые поймал ощущение того, что мне нравятся вещи, неприемлемые в этой жизни. И дал это ощущение двоюродный брат на три года старше меня. Сейчас понимаю, что он как раз начал физически взрослеть и интересоваться неким аспектом будущего, которое обязательно наступает в жизни любого – будь то мужчина или женщина. Но мне-то было всего девять лет.