Игорь Грант - Задавленный собой

Спустившись в подвал, забрали в раздевалке осенние куртки и выбежали наружу. Вообще, тупо гулять тоже было скучновато. Но мы начали болтать о том, о сём. Посреди разговора о каком-то кино Эдик вдруг выдал фразу:

– Чего-то ты хилый, Вовка.

Я поёжился. Это напомнило мне о двух приятелях в классе, которые почему-то решили, что меня надо воспитывать, заставлять заниматься спортом и всячески донимать. Этот, четвёртый класс, не стал исключением. Прямо с первого сентября Толька и Сергей взялись за меня, словно других дел не было. Это было очень обидно и злило. И сейчас мне стало не по себе. Он тоже, что ли, решил, что меня можно шпынять? Мы же вроде бы друзья… Добрались до центрифуги, долго ходили вокруг неё, продолжая болтать. Между делом я допинал случайно найденную в кустах палку до нашего школьного развлечения. В итоге Эдик залез в крутилку и скомандовал:

– Разгоняй! Я первый!

Я со смехом принялся вращать центрифугу, поставленную вертикально, из которой торчал по пояс Эдька. Правда, это быстро надоело. И я отошёл в сторону со словами:

– Остановится, вылазь. Я тоже хочу покататься.

– Вот ещё! – выдал Эдик, глядя свысока. – Твоё дело крутить. Вот и крути.

Это было уже что-то новенькое. Меня снова царапнуло – неужели всё-таки он такой же, как те двое? Вообще никто в классе ни разу за меня не заступился. Словно боялись оказаться на моём месте. Хорошо, хоть общались спокойно, без гадостей. Кроме тех двоих, естественно. А теперь ещё и Эдик? И я отошёл ещё дальше от центрифуги со словами:

– Вылазь давай, моя очередь.

– Не вылезу, – ответил Эдька. – Ещё всякому чму место уступать!

Я не поверил своим ушам. Всё-таки не зря он в последние дни крутился возле Тольки с Серёгой. А Эдик добавил:

– Чего встал? Крути давай, чмо очкастое!

Знаете, раньше ношение очков превращалось в клеймо, позорную черту, делающую из человека изгоя. У кого четыре глаза – тот похож на водолаза. Правда, здоровское сравнение? А вот в детстве так не казалось. Тем более, что это – самое мягкое и необидное из определений, которые мне давали в классе. Особенно после отбоя в пришкольном общежитии. Но даже Толька и Сергей не позволяли себе настолько унижать меня. Да, они презирали хилое существо десяти лет от роду, шпыняли, преследовали, обзывались. Было, из песни слова не выкинешь. Почему мирное настроение у таких считается слабостью? Я любил и сейчас люблю читать книги. Конфликты же старался избегать. До определённого возраста. Тогда же меня словно что-то переклинило. Я ощутил жар на щеках, спокойно снял очки, подошёл к центрифуге, крутанул её, наклонился и поднял давешнюю палку. После чего нанёс удар. Один. По голове.

Эдька вскрикнул, сел внутри барабана и завыл. Словно пелена лопнула в моей голове. Растерянно уронив орудие, я подхватился на руках, заглянул в центрифугу и обомлел. Одноклассник сидел на корточках, зажав руками лицо, а по ладоням тонким ручейком текла кровь. Эдик натурально выл. Я отшатнулся, отбив пятки, судорожно вцепился в полы своей куртки, крутанулся и помчался в школу. Влетев в класс, я растерянно махнул рукой, глядя в глаза классной руководительнице, офигевшей от вторжения, и выдавил из себя:

– Там… Эдьке… плохо.

Чёрная мысль пронзила голову: это же я… Я сделал такое с Эдиком. Моя рука нанесла ему рану, пусть и через палку. Не долго думая, я сорвался вон из класса и усвистал в подвал, чувствуя, как наливается свинцом голова. Покачиваясь от дурноты, я забился в самый тёмный угол нашей раздевалки, уселся на пол и затих. Словно это могло уберечь от последствий моего поступка.

Разумеется, меня нашли. Инесса Валентиновна, бледная и напуганная, схватила за руку и потащила к директору. Дальше всё происходило где-то в тумане. Помню крики, глухие вопросы, тряску. Но мне стало так плохо, что взрослые оставили в покое. А в голове бились уже другие мысли. За что? Что я им такого сделал, этим мучителям? Из-за них ведь, из-за постоянных издевательств так всё получилось. Эти двое, ненавижу их…

Через час всю школу собрали на линейку… Опять, опять стоять перед строем презирающих, правильных, хороших. Я прошёл через этот ад. Внутри вызрели камень и понимание, что всё же этот мир – дерьмо. И да – поступать, как я, хреново. Недопустимо, ужасно и мерзко. Ещё я узнал на этой линейке, что палка была с одним гвоздём. Мне горестным тоном судьи рассказали, что гвоздь почти пробил голову Эдику. Ещё бы на сантиметр к уху, и попал в висок. А это… Что такое попасть в висок я знал и знаю. Я ведь действительно оказался в шаге от убийства. В этом все они правы. Недоубивец мелкий, вот кто я стал в глазах всех. Одноклассники, учителя, работники школы… И в таком кошмаре пришлось прожить в школе до конца учебного года.

Мне мстили за Эдьку. Зимой украли единственную тёплую куртку. Всё время подставляли и тайком били. Слегка, правда. Никто не хотел влипнуть. После моей выходки школа попала под особый контроль органов. Меня и мою маму дёргали несколько раз на «доверительный разговор». А в мае следующего года, когда до конца учёбы в четвёртом классе оставались считанные дни, состоялся эпичный полуфинал мести одноклассников. Мы сами носили постельное белье в прачечную, через дорогу от главных ворот школы. Железные ворота блестели новой краской. Пока сдавали грязное белье, пару раз мне прилетело, но больше по привычке. Надежда, что всё заканчивается, росла во мне с каждым днём. Тёплое весеннее солнце грело просто замечательно. Задумавшись о своём, я подошёл к воротной стойке, на которой на петлях болталась одна из створок ворот и ухватился пальцами левой руки за железо. И тут жуткая боль сдавила кисть. Железная пластина створки налегла на мои пальцы, до хруста сплющивая суставы и мясо. Ещё не понимая, что случилось, я посмотрел в сторону другой стороны створки. Там стояли трое: Толик, Сергей и Эдька. С кривыми ухмылками они смотрели в ответ. Руки Сергея сжимала железную полосу рамы ворот. Толька сделал в мою сторону два шага, посмотрел прямо в глаза и сказал:

– Это тебе за ту палку, урод.

И тут в руке вспыхнула настоящая боль. Потому что Сергей шевельнул створку, освобождая мои пальцы… Потом больница, снимки, лёгкая укоризна хулиганам. А как же иначе? Их можно понять, оказывается. Я же больной псих, кидающийся ни с того, ни с сего на людей. Такого не грех и приласкать пожёстче. Это прямо читалось в глазах классной руководительницы. В пятый класс я пошёл в другую школу. Не хотелось дожить до финала, который был неизбежен, останься я в тех стенах.

Следующие три года прошли как-то вяло и пусто. Учился с тройки на четвёрку, гулять ходил редко. В нашем районе жило много бывших одноклассников, не хотелось попасть под раздачу. Кто-то скажет, что это трусость. И они будут правы. Ведь из той ситуации я вынес ещё парочку особо крупных флагов, пугающих и стойких. Защищать себя нельзя. Чем сильнее защищаешься, тем больнее прилетит в ответ. Намного сильнее, жутко сильнее. Так не лучше ли вообще ничего не делать? Не отсвечивать? Если никто не заметит, то и не сделает ничего такого, от чего придётся защищаться. А ведь этого делать нельзя категорически, если хочешь жить. Нельзя отстаивать свои интересы, нельзя… Это чревато. Как вам такой флаг? А второй флаг – про наказание. Мои интересы – плохие. Из-за них кто-нибудь может пострадать. Пострадать сильно, даже насмерть. В том числе и я сам. Суперфлаги. Через которые перешагнуть невозможно. В седьмом классе со мной стала общаться одна из бывших одноклассниц. Мы не могли не пересечься – жили в соседних домах. Меня тянуло к ней. Но не только. А ещё к лету нашего с матерью переезда некоторые флаги вокруг меня подросли и заматерели.