Карим Даламанов - Овраги

– Куда ты опять меня тащишь, а? – заорал он на всю ивановскую.

– Да не ори ты, домой пошли. Тоже мне, "светлая голова"!

Он был коренаст и щетинист. Такое ощущение, что борода начала у него расти ещё лет сто назад, и если бы он не брился, то, наверное, оброс бы, как Старик Хоттабыч. Глаза карие, а руки – крепкие, и пальцы – ровные и тонкие. Вскинув голову, Володька посмотрел на меня, но, конечно, не узнал. Девушка снова схватила его за руку и потащила, словно локомотив. Он что-то проворчал, а потом вдруг начал насвистывать "Подмосковные вечера". И при этом всё время попадал в правильную ноту.

Когда бабушка говорит "юх", младшее поколение начинает лыбиться и перемигиваться. Она, конечно, понимает, почему, но демонстративно этого не замечает.

– Никитка, на юх поедешь, в море далеко не заплывай! И не ныряй больно-то!

– А зачем тогда ехать? – басит Никитка, сплёвывая кожуру от семечек. Чего-чего, а их в местном сельмаге завались.

– На солнышке полежи, позахорай…

– "Позахорать" я и здесь могу, – плюётся Никитка.

Гарик наблюдает за двоюродным братом с нижней ступеньки крыльца. Никитка сидит выше всех. Рядом с ним, тоже лузгая семечки, примостилась Светка. Это дальняя родня с дедушкиной стороны. Так что вроде и родственница, а вроде и нет. Бабушка королевой восседает в центре крыльца. Она здесь вообще – центр всего, главная "шестерёнка", "мотор" и "вечный двигатель". Справа от неё – мама, средняя дочь, слева – младшая, тётя Люба. Старшая тётя Ира, Никиткина мама, – в городе. На днях должна приехать и увезти Никитку на юх. На коленях у тёти Любы – годовалый Колька. Ему семечек не дают, хотя он норовит их схватить. Справа от мамы – пятилетняя Гарикова сестра Криска. На крыльце не хватает деда, папы, тёти Тони, Светкиной мамы, и бабы Нины. Она деду вроде бы троюродная сестра, а Светке – бабушка. Все они как-то летом помещаются в этом доме – не то чтобы маленьком, но и не слишком большом. Гарик спит за печкой на раскладушке, и заснуть бывает не так-то просто, потому что с другой стороны от печки храпит дед. Это Никитке хорошо – он там один, на терраске. Он почти что взрослый, ему скоро шестнадцать.

– Ты плаваешь-то хорошо? – продолжает бабушка.

– Как "Титаник", – сплёвывает Никитка.

Светка хихикает и сплёвывает вслед за ним. Мама и тётя Люба тоже усмехаются. Гарик так не сумел бы. Он промямлил бы что-то вроде "бабуль, ну, нормально я плаваю, нормально, чего ты пристаёшь?" И никто бы не улыбнулся даже. Отсюда, снизу, он пристально рассматривает двоюродного брата. Никитка всего на полтора года старше Гарика, но басит. А Гарик терпеть не может свой голос: тонкий, совсем ещё детский, к тому же, гнусавый. Никитка – брюнет с вьющимися волосами и пробивающейся щетиной на щеках и подбородке. Он иногда ходит к умывальнику с бритвой и кремом для бритья. И руки – ноги у него тоже волосатые, как у взрослого. У Гарика ноги гладкие и худые и на щеках ещё ничего нет. А на голове какая-то дурацкая причёска "под горшок" или как она там называется…

Гарик берёт семечку и расколупывает пальцами кожуру. Ногти от этого становятся чёрными. Очищенная семечка выскальзывает из пальцев и падает в траву.

– Жарища! – потягивается Никитка. – Надо убираться отсюда на терраску, в карты, чтоли, сыграть…

– Да там ещё жарче, – чуть слышно говорит Светка, словно обращается только к нему.

– Идите лучше к Крючковым сыхрайте, – плюёт семечку бабушка. – У них терраска в тени, там прохладно.

Терраска у Крючковых мало того, что в тени, но ещё и увита плющом. От этого там немного сумеречно, но у окна нормально. Солнечный луч отражается от железной крыши сарая и цепляет стол, на котором разворачивается картёжная битва. Когда игроков пятеро, уходит вся колода – с двойками, тройками и могущественной, как бог, картой: покером. Гарику не слишком везёт, и его уже забросали всякой мелочью.

– На что играем-то? – спрашивает Серёга Крючков. Ему уже исполнилось шестнадцать, и у него над верхней губой – настоящие усы.

– На раздевание, – басит Никитка.

– Дурак! – толкает его с бок Светка.

– А чего? Вот Гарик сейчас продует и разденется.

– Ну нет… – смущённо произносит Гарик и, кажется, краснеет.

– Да-да! – лыбится Никитка. Покажешь нам свой йух!..

Светка прыскает в ладонь. Людка хрюкает. Людке, Серёгиной сестре, тринадцать. Она пухлая и белобрысая, с совершенно ещё детским лицом. Гарику она совершенно не нравится. К тому же, от неё исходит едва ощутимый, но навязчивый "луковый" запах пота. То ли дело Светка! Ей, как и Никитке, пятнадцать. Сама она хрупкая, в узких джинсовых шортах. Волосы у неё длинные – почти до пояса, и мелированные. Сегодня она заплела маленькую тонкую косичку и обмахивается ей, словно веером, иногда как бы невзначай задевая Никитку. На руке – серебристый браслет.

Каким-то чудом Гарик выходит, и в дурочках остаётся Светка.

– Ооо! – кошачьим голосом говорит Серёга.

– Ооо! – передразнивает она и снимает с руки браслет.

– Это не считается! – ухмыляется Никита.

– А что? Он был на мне надет. Я его с себя сняла.

Затем проигрывает Гарик и снимает часы. Это прокатывает. Затем по кругу остаются Людка, снова Светка (под разочарованные возгласы она снимает одну серёжку) и опять Гарик. Тут уж приходится снять футболку, и он краснеет до самых мочек ушей, потому что стесняется своего худощавого и почти безволосого тела и узкой детской груди. В следующем кону Никитка бьётся не на жизнь, а на смерть, но Серёга пускает в ход покера и не оставляет шансов. Никитка сбрасывает футболку и остаётся в тренировочных штанах. На загорелой груди у него вьются волосы, под мышками тоже заметны волосы, а плечи широкие – не то что у Гарика. Светка вспыхивает и теребит косичку о Никиткино плечо. Наконец, и Серёга скидывает футболку. Тело у него почти такое же, как у Никиты, только волос чуть больше. Гарик всматривается и определяет: Серёга тоже уже бреет подбородок. А у Гарика на щеках пока лишь лёгкий и мягкий "пух". В следующем кону ему отчаянно не везёт, и он уже приготовился снимать шорты, чтобы остаться в дебильных мальчиковых трусиках в горошек, но тут на терраску вваливается Серёгин отец с какими-то мужиками и намерением использовать стол совсем по другому назначению. Игра разваливается сама собой.

Вечером Гарик долго не может заснуть. Дед за печкой храпит, как деревенский трактор. За окном слышно, как где-то перегавкиваются собаки. В открытую форточку тянет не то навозом, не то скотиной – типичный деревенский запах. Гарика мучает эрекция. Он долго не знал, как это – дрочить. Много раз слышал это слово от одноклассников, но не очень понимал, что оно означает, пока, наконец, случайно не научился сам. Обхватывает затвердевший член и начинает ласкать. Интересно, Никитка дрочит? Дрочит, конечно, – подсказывает внутренний голос. А, может, и не только дрочит… Гарик поворачивается на бок и вспоминает Светкины узкие шорты, крепкое золотистое тело Никитки и представляет, что… Нет, как они это делают? Как в порнороликах, которые Гарик тайно смотрит Вконтакте? Вот он кладёт Светку на кровать, вот снимает трусы, надевает презерватив… Гарик надевал только однажды, когда кто-то принёс целую пачку в школу. Украдкой схватив один, он утащил его домой, и там, в туалете, дрожащими руками порвал упаковку. Презерватив оказался розовым и немного липким. Было непросто догадаться, что надевать его нужно, придерживая за кончик и раскатывая вниз по члену. От волнения член стал опадать, а тут ещё мама начала ломиться: "Ты долго там? Не одному тебе туалет нужен!.." Гарик поворачивается на живот и обнимает подушку, представляя, что это… Светка? Ну хотя бы. А он – Никитка, и у него такое же красивое мужское тело, к которому он прижимает Светку. Член у него проникает во внутрь… Но как? Сложно ли найти нужную дырочку? В детстве мама объясняла, что ребёночек выходит из попы… Было ли уже у Никитки со Светкой? Было или нет? Гарик не может думать ни о чём другом. Трётся о раскладушку, и она начинает ритмично скрипеть. Дед за печкой вдруг прекращает храпеть, и в воцарившейся тишине скрип становится громким, как сирена. Гарик замирает, затем берётся за член и разряжается, ощущая на запястье тёплое и густое.