Татьяна Родина - Я не хотела умирать

«Плаза» была стилизована под европейский манер эпохи Ренессанс. Высокие сводчатые потолки, лепные колонны, выложенные на стенах фрески, накрахмаленные белоснежные скатерти, стулья и столы с резными ножками из дорогих пород деревьев, огромная свисающая с потолка люстра с сотнями кристаллов селенита, хрусталь и столовое серебро. Это далеко не всё, чем мог похвастаться этот ресторан, его воссозданное из прошлого величие вполне соответствовало ценам, поход туда обходился в целое состояние.

Наш первый визит в «Плазу» я запомнила на всю жизнь.

Это была первая годовщина нашего брака. Мне было всего лишь восемнадцать лет. Все прелести богатой жизни нам были тогда ещё недоступны. Мы жили в подаренной его отцом квартире, я училась, Дима работал менеджером.

Дима с родителями часто бывал в «Плазе», и в нашей совместной самостоятельной жизни грезил о ней в безумной фанатичности.

Провернув удачную сделку с хорошим клиентом, Дима впервые заработал на «Плазу». Он был окрылён этим событием, прыгал от счастья, словно маленький ребёнок, получивший заветную игрушку. Подхватив меня на руки и, кружа по комнате, произнёс:

– Сегодня мы наконец-то это сделаем!

Я засмеялась и крепко поцеловала его в губы, ласково теребя волосы. Я обожала видеть мужа таким счастливым.

Мы договорились, что после работы он за мной заедет.

Я выбрала его любимое тёмно-синее платье с красивым воротничком-стойкой, тонкой кружевной лентой-бантиком на шее, отороченными ажурной каймой рукавами и подолом. С трудом уложила свои пышные вьющиеся волосы в аккуратные локоны и заколола шпильками. Счастливая, я кружилась перед зеркалом в ожидании Димы.

***

Стояла тёплая летняя погода, поэтому я выскочила из дома в одном платье, захватив с собой плащик и клатч. Сев в машину, я с улыбкой потянулась к Диме, чтобы поцеловать. Но, увидев его наполненный гневом, вперившийся в меня взгляд, замерла.

– Это что? – в ярости прошипел он.

– Твоё любимое платье, – робко ответила я. – Что-то не так?

– Ты понимаешь, куда мы идём? – отчеканивая каждое слово, с ледяной колящей злостью произнёс он.

– Я…я думала тебе понравится, я ни разу там не была, давай я быстро надену что-нибудь другое, – с дрожью в голосе проговорила я.

– Переодевание тебя не спасёт. Где макияж? – грубо спросил он.

– Тебе же не нравится, когда я крашусь.

– Как можно быть такой идиоткой?! – прокричал он и с бешенством ударил кулаком по моему сидению.

– Прости, – я разрыдалась от обиды и страха.

Машина с оглушительным визгом дёрнулась с места. Я плакала всю дорогу, вжимаясь пальцами в обивку сиденья. Мне было больно от произнесённых им слов и страшно от его сумасшедшей езды.

– Вытри слёзы, – приказал он, когда мы остановились у бутика.

Я заглотила оставшиеся невыплаканные слёзы в себя.

– Добрый вечер! Чем мы можем вам помочь? – с очаровательной улыбкой поинтересовалась девушка-консультант.

– Вот на неё, – небрежно указал на меня он. – Взамен этого барахла нужно подобрать хорошее вечернее платье.

– Будет сделано. Какие у вас предпочтения? – обращаясь ко мне, учтиво поинтересовалась девушка.

– У неё нет предпочтений, так же, как и вкуса. Выбирать буду я, – холодно отрезал Дима.

Я безмолвно одевалась в выбранные Димой платья и выходила к нему. Он сидел в кресле и оценивающе разглядывал каждый мой выход. И либо качал головой, либо отмахивался. Ему ничего не нравилось. Сколько платьев я тогда примерила – не знаю. Я так устала, что единственное, чего мне хотелось, это лечь на пол и заплакать.

Наконец он одобрительно кивнул, вместе с продавцом они подобрали к платью туфли и аксессуары, и я вышла из бутика в новом для себя облике.

Потом он привёз меня в салон.

– Сделайте из этого что-нибудь достойное, – бросил он стилисту.

Я видела его отражение в углу зеркала, он нервно поглядывал на часы, его скулы были напряжены, я понимала, что он невероятно зол на меня. Когда я, наконец, была готова, шёл уже девятый час вечера. К нашему забронированному VIP-столику мы не успели. Поэтому пришлось сесть за первый свободный.

– Это всё из-за тебя, – сквозь зубы процедил он, придвигая мне стул.

Я не могла листать меню. Мои руки дрожали, а глаза застилала пелена слёз, которым я не давала вырваться. Я огромными усилиями душила их, втягивая в себя, безумно боясь, что они вырвутся наружу, испортив весь макияж, и я снова разочарую Диму.

Весь вечер я так и просидела: глотая слёзы и чувствуя себя полным ничтожеством. Дима общался только с официантами, на меня он ни разу не взглянул, словно меня не существовало вовсе.

Мы вернулись домой. Он молча помог мне снять плащ, а сам так и стоял одетый, опираясь руками на тумбу и опустив голову. Я попробовала его обнять, но он грубо меня оттолкнул.

– Дима, пожалуйста, прости меня, – умоляюще произнесла я, стирая потёкшие слёзы.

– Ненавижу тебя! – сжав кулаки, озлобленно прошипел он.

И ушёл, громко хлопнув дверью.

Я свернулась калачиком на полу и разразилась рыданиями. Я чувствовала себя уничтоженной. Мне было так важно обнять его, прикоснуться, понять, что всё хорошо. Он этого не позволил, и мой мир раскрошился на мелкие кусочки.

Почти три месяца Дима не жил дома. Я не знала, что делать, боялась, что он со мной разведётся, и каждый раз, заслышав поворот ключа в замочной скважине, бежала навстречу. Но он лишь бросал на меня презрительный взгляд и, отталкивая мои руки, проходил мимо. Молчаливо занимался своими делами, не замечая меня, а потом уходил вновь. Я в слезах умоляла его простить и остаться, но он был непреклонен и каждый раз переступал через меня с безразличием.

Я рассказала обо всём своей маме, плача у неё на груди. Она меня жалела и говорила, что я просто ещё очень юная, что мне нужно было быть мудрее и подготовиться к такому важному для мужа дню. Мама сказала, что я умница и всему научусь, а Дима простит, и всё у нас будет хорошо.

Его мама, Татьяна Алексеевна, долго сокрушалась, что не подсказала мне, как правильно собираться в «Плазу». Она вздыхала и понимающе кивала, гладя меня по голове, говорила, что всё образуется, что Дима меня любит и, конечно, никогда не оставит.

– Он такой же, как его отец, Юлечка, – говорила она. – Очень вспыльчивый, но отходчивый. Просто дай ему время простить тебя.

Я бесконечно винила себя, что испортила такой долгожданный для него день. Я могла бы узнать у его мамы, как принято посещать «Плазу», или спросить у него самого, но не додумалась до этого. Моя ненависть к себе возрастала с каждым днём, я проматывала его слова в голове и терзала себя вновь. Когда Дима вернулся, ничего, кроме презрения к себе, во мне не осталось. Он просто пришёл и заговорил, как ни в чём ни бывало, как будто того вечера в «Плазе» не существовало вовсе.