Мария Фефелова - Холм восточного ветра

Знакомый голос за её спиной прозвучал неожиданно мягко. Лида обернулась и несколько секунд смотрела в зелёные глаза, в которых промелькнуло беспокойство.

– Ведь нет?..

Она улыбнулась, понимая, что, зайди он на две минуты позже, он бы уже её не застал. В другой раз она бы, возможно, ответила по-другому. Но не сегодня.

– Нет. Ты пришёл как раз вовремя.

От донёсшегося с улицы ревущего гула двигателей слегка задрожало оконное стекло. Через две минуты гул повторился. Через минуту – снова. Но если ты работаешь в международном аэропорту, к постоянному шуму привыкаешь довольно быстро.

Роберт не был ни пилотом, ни сотрудником службы безопасности, ни переводчиком, ни даже официантом. Хотя работал он всё-таки в кафе. А если точнее, в ресторане бизнес-зала.

Никто наверняка не знал, кому пришла в голову идея поставить в бизнес-зале видавшее виды пианино и даже нанять музыканта, который за символическую плату услаждал слух состоятельных пассажиров. Собственно, этим музыкантом и был Роберт. Вероятно, кто-то из местных управляющих решил, что это будет создавать атмосферу, подобную той, что царит в лучших заведениях для высшего класса, где звучит живая музыка.

Он мог бы с тем же успехом играть в любом ресторане поближе к дому. Его техника даже позволяла ему устроиться исполнителем в концертный зал или преподавателем в консерваторию. Но Роберт, на свою беду, был неизлечимо болен. Этой болезнью была авиация.

В четвёртый раз не поступив в лётное училище, Роберт не опустил рук, решив стать стюардом. Но и здесь его постигла неудача в виде неидеального здоровья и совершенно отчаянной неспособности к языкам. Ему предпочитали более выносливых и смекалистых юношей, а чаще – смазливых молоденьких девушек, что было ещё унизительнее.

Оставив попытки найти себе место в небесной братии, Роберт выучился на музыканта. Не сказать что это был выбор от безысходности: музыка была второй после авиации любовью Роберта. Она позволяла ему мысленно возноситься в те заоблачные дали, куда физически он добраться не мог.

Но он глубоко ошибался, рассчитывая, что вдали от самолётов он исцелится от их влекущей силы. Они снились Роберту ночами, будто упрекая за недостаточную решительность и выдержку. Однажды он проснулся, словно бы от чего-то задыхаясь: шум самолётов теснился в его груди, не давая дышать. И тогда среди ночи он поднялся и поехал в аэропорт.

Он стоял у большого окна, держа в дрожащих руках стаканчик с кофе. Но чем больше он смотрел на крылатых железных птиц, взлетающих или идущих на посадку, тем спокойнее и ровнее билось его сердце. В то раннее утро Роберт понял, что сможет жить если не своей мечтой, то, по крайней мере, рядом с ней. Он узнал, что в ресторан бизнес-зала требуется пианист, и уже на следующий день его руки ласкали чёрно-белые клавиши, а взгляд – голубой горизонт.

Едва ли кто-то из пассажиров дольше пяти секунд смотрел на молодого человека в коричневых брюках и рубашке песочного цвета, наигрывающего незамысловатые мелодии на стареньком пианино. Даже те, кого рабочие визиты заставляли мотаться по свету несколько раз в месяц, толком не знали, как он выглядит. Пожалуй, они бы даже не смогли бы сказать, был ли это один и тот же молодой человек или их здесь работало несколько.

Стелла не должна была стать исключением из этого правила. Но почему-то именно в тот день, когда молодая, преуспевающая владелица собственного бизнеса летела в Брюссель, Роберт вместо своих традиционных мелодий решил исполнить «Лунный свет» Дебюсси. Вдохновенно отдавшись музыке, он не мог знать, что из-за него сидящая напротив пассажирка едва не опоздала на свой рейс.

Стелла была слишком гордой, чтобы познакомиться с пианистом. Но с тех пор перед каждым своим полётом она заходила послушать Роберта, садясь так, чтобы он не видел её лица. Впрочем, вряд ли музыкант рассматривал окружающих: его взгляд обычно был обращён на клавиатуру и иногда – на взлётное поле за окном.

В отличие от других пассажиров, Стелла не просто запомнила пианиста. Она запомнила выражение его лица – сосредоточенное, когда он обращался к музыке, и мечтательно-задумчивое, когда он смотрел на небо, – запомнила его отстранённо-печальный взгляд из-под тёмных волос, его привычку делать паузу на несколько минут перед тем как играть «Лунный свет». Кажется, он особенно любил это произведение; или же просто так совпадало, что Стелла всегда слышала его, ожидая свой самолёт.

Но лучше всего ей запомнились его руки. Загорелые кисти с широкими ладонями и крепкими, длинными пальцами буквально завораживали Стеллу. Их лёгкие, словно небрежные движения заставляли её наблюдать за музыкантом не отрываясь, наблюдать, как его руки плавно парили над клавишами, парили так, как в весеннем небе парят птицы… Как парят самолёты, взмывающие над землёй.

В этот раз он не играл Дебюсси. Но Стелла всё же надеялась, что и сегодня услышит «Лунный свет»: эта музыка успела стать для неё чем-то вроде доброго знака, приметы на счастье. До её вылета оставалось чуть больше часа; может быть, она (вернее, он) ещё успеет…

Пианист заиграл какую-то джазовую композицию. Подавив разочарованный вздох, Стелла кивком головы подозвала официанта, заказала бокал белого вина и сэндвич с лососем.

В конце концов, то, что нам что-то кажется, не означает, что это правда.

Роберт не отрывал взгляда от клавиш, машинально, аккорд за аккордом, воспроизводя мелодию. Девушка пришла ещё двадцать минут назад. Когда он снова заиграет «Лунный свет», она будет сидеть с идеально прямой спиной, словно в напряжённом ожидании чего-то, даже не догадываясь, что он играет Дебюсси только в те дни и часы, когда она ждёт свой рейс. Может быть, она даже не любит этого композитора. Но он всё равно продолжал играть для неё с осознанием собственного непостижимого упрямства.

Роберт не знал, чего он хотел добиться этим жестом. Он для неё вместе со своей музыкой был всего лишь предметом обстановки, таким же, как столики и кресла, как бокал в её руке, который она медленно подносила ко рту, сидя вполоборота и думая, что он не видит её лица. Он же видел, и не только лицо, но и пряди волос, непослушно выбивающиеся из заплетённой косы, и чуть вздёрнутый подбородок, и звенящий браслет на запястье, похожий на те, что носят женщины в Индии. Он почему-то никак не мог отвести от него взгляд, увидев впервые: было что-то невыносимо притягательное в том, как не туго закреплённый браслет перемещался по руке от её движений.

Несколько резко ударив последний аккорд, он убрал руки с клавиатуры. Перед «Лунным светом» Роберт всегда давал себе маленькую передышку, чтобы полностью сосредоточиться на звучащей внутри него музыке. Интересно, она хоть раз замечала эту внезапно возникающую паузу?..