Людмила Перцевая - Сквозь игольное ушко. Сборник рассказов

Он, схватив ее за руки, прижал к стене, лицо опрокинутое, растерянное, заговорил сумбурно:

– Анна Петровна, вы ко мне не заходите, нас могут увидеть… Я вчера наверное позволил себе лишнего, простите меня, дурака… Знаешь, я домой шел, мне было так стыдно, так плохо, мне казалось, даже все собаки на меня лаяли, виноватого… Долго бродил вокруг дома, заходить боялся, еле перед женой отоврался. И как я мог, Нюра, это только я мог так глупо…

– Сергей Васильевич, что это вы так разволновались, – хрипло вымолвила Нюра. – Она отвела его руки от себя, улыбка и вообще все ее весеннее настроение сразу улетучилось.

– Я к вам и не собиралась заходить, командировку вот иду отметить. И что такого произошло, что на вас даже собаки лаять начали? Ничего не было. Вообще ничего не было. А жизнь действительно перевернулась, наш завод будут приватизировать, ваш главк – закроют, так что вряд ли мы увидимся еще когда-нибудь. А за чай – спасибо!

Она вывернулась из его полуобъятий, пошла мерно отсчитывать каблуками последние минуты жизни. Нет, в конце коридора жизнь к ней вроде как бы и вернулась, она даже улыбнулась какому-то встречному. Вышла на свежий воздух, совсем уже опомнившись. Вспомнила, что надо еще сапог поменять, пакет с коробкой оттягивал руку. На автомате дошла до знакомого киоска, хмуро протянула коробку продавщице. Та заюлила:

– И как это я так оплошала, девушка, простите меня, сейчас поменяем, где он тут…

– Не надо ничего менять, – вдруг сердито сказала Нюра. – Просто верните деньги.

Боже, боже, зачем я так легко сдалась, почему им поверила?!

– …девять, восемь, семь…

Я всегда была против вмешательства ножа в мою жизнь!

– …шесть, пять, четыре…

Этот с плоским каменным лицом наверняка… напортачит…

– … три, два…

Смотрит! Смеется! Ножом поигрывает, огромным, кухонным. Я пожимаю плечами, выбираю лимон покрупнее, бросаю в него без предупреждения, сразу. Ловит! Хорошая реакция. Смотрит на меня зелеными глазами, буквально гипнотизирует. Знаю я эти ваши штучки: сжимаюсь, скукоживаюсь, тихонько сползаю под стол, вот оно, защитное пространство!

Железо лязгает, словно там, позади, целая свора всех этих скальпелей, зажимов, иголок. Но меня уже не достать, из сумрака, благодатной тишины и какой-то освобожденной от всяких звуков и угроз сферы, я сначала медленно, а потом все легче, быстрее, наконец, ликующе стремительно лечу гранеными коридорами в каких-то розовых сверкающих плоскостях – вперед!

Я не знаю (и даже не думаю об этом!) какая катапульта задает мне это ускорение, я просто наслаждаюсь полетом, освобождением от боли, тревог, неясности. Падение? Нет, я чувствую, что это движение по восходящей! Падение – когда ощущаешь вес тела, а его словно бы совсем нет. Невесомость? Но я развожу руками и смеюсь, я почему-то осознаю, что всегда смогу остановиться, встать на ноги, осмотреться, потрогать стенки этого тоннеля… Просто не хочу замедляться, когда-то еще удастся вот так полетать, ни о чем не думая!

Пространство пронзают белые иглы, они мне не мешают, живут своей жизнью, складываются в снежинки…или иероглифы… Со мной кто-то пытается заговорить? Я что-то слышу? Они упорно пробиваются, я так же упорно увиливаю, полет делается еще интереснее, благодаря этим маневрам.

Так хочется увидеть себя, такую новую, легкую, свободную, наверняка – крылатую!

Свет медленно меркнет, так наступают сумерки, коридор сужается, я еще планирую, но сердце сжато тревогой: там, впереди – опасность? Простора не будет? Закрой глаза.

Опять откуда-то этот лимон, запущенный чьей-то озорной рукой, маячит перед глазами. Закрой глаза, страшно! Не закрываются. Потому что жестко, грозно, смотрит этот, с каменным плоским лицом, и его взгляд, как скальпель – по моим глазам. Хочется закричать, проснуться, но он гипнотизирует, повелевает… Успокаивает?

– Ну-ну, трусишка, маленькая, глупенькая, всё будет хорошо. Помнишь, как мы играли возле речки, копали прудик, отводили в него водичку, втыкали веточки.

Я вспомнила, правда, это же был он, только маленький, смешной такой, в кепочке с пимпочкой. И глаза его – зеленые, совсем не страшные. Я улыбаюсь и кидаю ему большой, необыкновенно легкий, как мяч, лимон. Он ловко его ловит – и пасует обратно.

Свет. Свет. Снова делается светло и легко. Можно полетать над речкой, я помню, она по этой равнине такие петли выписывает… Нет-нет, я одна, ты тут оставайся, малыш, под ивой, поиграй, я вернусь. Скоро.

Медленно, плавно, раскинув руки, почти не чувствуя тела, я над нашей маленькой речкой, совсем невысоко, плыву под солнышком. Мне абсолютно неважно, вниз по течению или вверх, к истокам устремлён мой полет. Ни о чем не думать, просто не отклоняться от этих ленивых извивов маленькой речки… Так уже было когда-то? Нет, вряд ли, я бы помнила.

Лязгает. Металл лязгает. Свет гаснет. Кто здесь разговаривает? Это мой сон, не лезьте, в кои-то веки удалось подняться! Переворачивают. Грузят. Темно. А вот здесь – сумрачно. Значит, движение продолжается? Вот светлая зона, глаза сквозь сомкнутые веки уже ощущают перемену…

– Да не тряси ты ее, сама проснется, пульс – нормальный, покров кожный – теплый. Пусть спит!

Кажется, обошлось. Я снова засыпаю. Безмятежным глубоким сном без сновидений.

Я же говорила родным: ничего приносить не надо, здесь всё есть. Ну, разве лимончик к чаю, да и тоже не обязательно. Ведь неизвестно, выживу ли, только лишние расходы.

…Как в лампе ниточка вольфрама

Пульсирует в моем мозгу:

«Устала. Хватит. Не могу.

Сдавайся. Как же ты упряма!»

Но луч погладит по щеке,

Но ветерок взъерошит гриву,

И беспричинно вдруг счастливой

Плыву по солнечной реке…

Закатное солнце, упершись в окна высотки, отразилось лучами в стеклах противоположного дома, и на миг это московское ущелье залило алым светом.

"Совсем как у нас, в горах Памира", – подумал Сархат. Он сгребал пестрые вороха листвы, неподалеку шуршала метлой Рузи. Сегодня они почти не переговаривались, сказалась долгая ночь, спор, который так ни к чему и не привел.

Рузи примчалась к нему с полгода тому назад, оставив дочурку на попечение стариков. Те не протестовали, у них в селении привыкли к отъездам молодых на заработки, а оставленные малыши были все же некоторой гарантией возвращения детей.

Сначала жена с любопытством присматривалась к его подвальному быту, окружению, потом включилась в работу бок о бок с мужем. В редкие свободные часы он водил ее по достопримечательностям столицы, но Москва своими соблазнами ее не прельщала, пугала грохотом и многолюдьем.

Рузи была истинное дитя природы, не мыслила своего существования без гор, ледников, чистого пьянящего воздуха, гулкой тишины ущелий. Всякая травка там была ей известна, всякий куст и дерево одаривали своими плодами, вкус воды – слаще меда…