Слава Иванов - Демьяновы сюжеты

Уж не знаю, так ли было на самом деле и был ли вообще этот разговор, судить не берусь. Сам за кулисами не был, в фойе зацепился языком со знакомой журналисткой из «Комсомолки». Но в изложении моего друга Марика (того самого режиссера) звучало очень правдиво.

Кстати, чтобы не выглядеть однобоким и тенденциозным, дополню историю про Марика несколькими лаконичными фрагментами.

Он, еще до перестройки изгнанный из профессионального театра за ненадобностью, бесперспективностью и аморальное поведение, очень быстро освоился в студенческом коллективе, хотя ранее никакого отношения ни к режиссуре, ни к самодеятельности не имел. Сработала интуиция. Она, как известно, порой выдает парадоксальные, но при этом спасительные решения. Нельзя сбрасывать со счетов и возникшую обстановку. Интригующие, перестроечные изменения в жизни страны в некоторых случаях действовали как мощные катализаторы.

Перед тем, как дебютировать в студенческом театре, Марик сильно нервничал. Бессонная, мучительная ночь, казалось, будет продолжаться вечно и доконает его окончательно. Почему-то в голове засела и многократно прокручивалась история полуторагодовалой давности, произошедшая в кабинете худрука легендарного театра, в котором он числился актером без малого десять лет.

В тот злополучный день была получка. Марик, сообразив на троих с такими же, как и он, бедолагами – толком невостребованными актерами, продолжил гулять у свободных от спектакля осветителей. И догулялся до святая святых!..

– Выслушайте меня, ради всех великих Станиславских и Немировичей вместе взятых! – пламенно произнес он, склонившись над столом художественного руководителя театра в позе разъяренного зверька (в ту пору вес Марика в одежде не превышал 60 кг). – Сколько можно держать меня на цугундере по третьему плану кулис среди статистов? Мне нужны роли! Без ролей актер – жалкая пташка, заточенная в клетку, позабывшая про свои крылья. Крылья, данные для высокого полета…

– А вы, простите, кто? – хмыкнул худрук, проведя ладонями вниз по отечным щекам землистого цвета, и таким образом высвободил красивые, выразительные глаза для приветливого взгляда.

– Вы меня не узнаете? – одними губами спросил ошарашенный Марик.

И худрук показал класс, на который способны лишь поистине талантливые и мастеровитые артисты. Он всего лишь качнул головой, и на его лице тотчас вспыхнула ослепительная улыбка, выражающая искреннее смущение и неподдельный интерес к чудаковатому визитеру:

– Уверен, мы с вами встречались. Но где и когда, простите, не припомню.

Раздавленный Марик направился к выходу, но вдруг остановился:

– Чудовище!.. – прошептал он, вытирая рукавом слезы. – Когда подохнете, спляшу на крышке гроба чечетку!..

На следующий день состоялось расширенное заседание месткома, и уже к вечеру вывесили приказ об увольнении, как тогда говорили: «по статье». В советские времена статья в трудовой книжке считалась позорным пятном, с которым устроиться на новую работу было очень непросто. Марик, посоветовавшись с женой, не стал испытывать судьбу и на полтора года затаился, возложив на себя обязанности домохозяйки в самом широком смысле этого слова. Кстати, тогда же он принял обет трезвости. Попросту говоря, «зашился».

Трудно поверить, новая жизнь вне театра его не тяготила. Напротив – он ею увлекся. С неподдельным интересом постигал секреты кулинарного мастерства, с фанатическим рвением занимался уборкой квартиры, а его занятия с сыном были отмечены вдохновенным полетом фантазии и предельной требовательностью. Он провожал и встречал мальчика из школы, делал с ним уроки, читал и устраивал обсуждение книг из списка обязательной литературы, водил на тренировки по теннису, при этом не ленился сделать небольшой крюк, чтобы оказаться возле какого-нибудь архитектурного символа города…

Возможно, так продолжалось бы еще очень долго, но началась перестройка, и Марик забеспокоился. Давно не звонивший коллегам, он припал к телефону на несколько часов, назавтра история повторилась. Расспрашивая как дела и терпеливо выслушивая ответы, он не забывал вставить: отдохнул, набрался сил, снова хочу работать. Где? – непринципиально, хоть в самодеятельности. Одна пожилая артистка дала ему телефон директора студклуба.

Бессонная ночь плавно перетекала в робкое, сумрачное утро. Измочаленный до крайности Марик начал задремывать, а вскоре и вовсе уснул…

Взволнованно рассказывая про эту ночь, названную им судьбоносной, Марик вдруг захлопал повлажневшими глазами и, засмущавшись, тихо спросил, ну совершенно по-детски:

– Ты веришь в чудеса?

– Было дело, – ответил я, – когда на елках дедморозил. Один пьяненький папаша сунул в мой волшебный мешок шкалик виски.

– А я верю, теперь верю, благодаря обеим моим бабушкам: Розочке и бабе Шуры. При жизни Розалия Соломоновна и Александра Ивановна больно покусывали друг друга, а тут, явившись ко мне во сне, шептались на скамейке в Катькином саду как лучшие подружки. Он вскочил с дивана и показал сценку с таким блеском, словно ее долго и тщательно репетировал:

Розочка (заговорщически): Что Марк умеет делать хорошо?

Баба Шура (с хитрющей улыбкой): Рожи корчить и ногами кренделить, в цирк ходить не надо!..

Розочка (скептически, но напористо): А художественное руководство театра не разглядело в нем ни Чаплина, ни Фаину Георгиевну Раневскую.

Баба Шура (давясь от смеха): Подслеповатое руководство, никудышное.

Розочка (растерянно): Но что-то ведь надо делать.

Баба Шура (возмущенно): Как это что, если Маркуша свистуном уродился! Пусть скоморошничает и дальше. Глядишь, Рудаковым и Нечаевым станет, разве плохо?!

Розочка (примирительно): Тем более с перестройкой открываются такие перспективы!..

Баба Шура (мечтательно): Про перестройку не знаю, а то, что его удача поблизости, и дураку ясно. Кошка нынче мурлыкала: Мар-куша, Мар-куша…

– Вот и все! – радостно воскликнул Марик. – Но из постели я выпорхнул другим человеком. С крыльями!..

Сразу возникло подозрение – никакого сна не было. Марик его просто выдумал. Но то, что в эти дни он действительно стал производить впечатление человека, который нашел себя и теперь ему все по плечу, это бесспорно.

Встреча со студентами прошла на ура. Марик вдохновенно рассказывал анекдоты и байки, лихо показывал Брежнева и Горбачева, а потом, присев к старенькому, расстроенному пианино спел голосом Утесова про прекрасную маркизу. Студенты были в диком восторге. А он продолжал их смешить, доводя до невменяемого состояния.

И так на каждой репетиции. Атмосфера в театре была восхитительная, Марик стал подлинным кумиром, на его «бенефисы» приходили даже преподаватели и совсем посторонние люди.