Лена Сивенькая - Падающие тени

Фатих машет мне через окно. Я киваю в ответ и отъезжаю от кебабной. В метрах двадцати через дорогу киоск, в котором я регулярно покупаю по три-четыре газеты. Продавец – Штефан Засс, возможно, видевший Гитлера своими глазами – всегда одобрительно кряхтит. Его правнуки не читают газет, поэтому я его идеальный «правнук». Штефан стоит у прилавка с 75-го года. О том, что стена пала и Восточного и Западного Берлина больше нет, он узнал, как всегда, из газет. Вечером 9 ноября мимо его киоска в сторону КПП пронеслись десятки людей. Штефан им не поверил. А наутро прочитал все в газете.

С памятью у мужчины уже особые отношения, но он записал названия «моих» газет и всякий раз подает мне их, не дожидаясь, пока я раскрою рот. Мне неловко за такое внимание. Поэтому в прошлое Рождество я оставил с его стороны прилавка подарок – галстук. Куда бы я ни направлялся, я прохожу мимо его киоска: убедиться, что Штефан Засс в здравии и на своем месте. Когда я в Кельне или – как бывало раньше – в туре, я прошу Фатиха наведаться к Штефану. Так я знаю, что у обоих все в порядке.

Газеты я вычитываю от первой до последней строчки. Иногда попадаются интересные случайные фразы – их можно использовать в песнях. Лучшие я сразу выписываю, а строки с потенциалом подчеркиваю текстовыделителем, чтобы когда-нибудь вернуться к ним. С интернетом такую штуку не проделать, да и шуршать газетной бумагой в поисках нужного выпуска как-то приятнее: успокаивает. Я делаю так последние года три, когда покупка газет стала ерундовой тратой.

Если бы я все еще жил в Кельне, то в еженедельной газете я бы натыкался на статьи о Карле и ее галерее. В Берлине о ней пока ничего не знают, разве только то, что в ее галерее я, Аксель и Густав записывали свой первый альбом. На всю свежую газету была лишь маленькая заметка об открытии сегодня второй ее галереи в Кройцберге. А вот Карла наверняка каждый день натыкается на упоминания обо мне: радио, телевизор, социальные сети. Иногда я думаю, читает ли обо мне мать? Или это только я хочу найти хоть какое-то упоминание о ней в газетах? Иногда мне кажется, что я не перенесу новость о том, что мать совсем меня не искала. А иногда кажется, что не удивлюсь. Если ей не нужен был тринадцатилетний Винфрид, зачем ей двадцативосьмилетний? Лучше пусть не читает. Достаточно того, что читает Карла.

Я припарковал велосипед у фонарного столба и поднял глаза на окна своей квартиры. Иногда я фантазирую, кто там мог жить до меня с Бенджамином. Может быть, тридцатилетняя бухгалтерша, заполночь вползающая в коридор с дубовым паркетом после очередного квартального отчёта. А потом в горячке убивающая своего парня: из-за того, что дебет с кредитом не сошлись. Или: она графический дизайнер, он работает телеведущим, двое сопливых детей. Он изменяет ей с кассиршей из продуктового на углу, вечно пахнущей прогнившим луком. Отношения на троих – как башенка в Дженге: рухнет если не сейчас, то через два хода. Их башенка рухнула через один – чемоданы с мужскими рубашками в парадной, всхлипы в моей ванной.

Так или иначе все выдуманные мною истории заканчиваются расставанием.

Если дела будут совсем плохи, из квартиры придётся съехать. Жаль будет терять компанию моего соседа Бенни – три года он успешно терпит меня и все мои недостатки. Нет, вру. Он даже не замечает их. До того он расслаблен и доволен жизнью.

Бóльшую часть времени Бенджамина не бывает в квартире. И ночует он раз от разу. Но сейчас он здесь. С Бенни у нас обычные приятельские отношения: привет, ну как Кёльн вчера сыграл? У вас сейчас зима в Австралии? Дописал новую песню? Строго говоря, мы ничего не знаем друг о друге, только факты, добытые в ходе неспешного потягивания пива перед монитором. И кажется, нас обоих это устраивает: ближе к тридцати все труднее сближаться с другими людьми. К тому же я из тех, кто долго привыкает к новым вещам, а уж к людям – тем более.

Замок провернулся не с первого раза. Его давно пора поменять, но я все забываю вызвать мастера. Часть квартиры, который пользуется Бенджамин, в конце коридора: спальня, ванная и комната, служащая кабинетом. В моем распоряжении еще одна ванная и две комнаты. Я захожу в квартиру и, стараясь не шуметь, стягиваю кроссовки. В моей половине холодильника закончились продукты, и после встречи с Рихи я должен был купить еды, но это совершенно вылетело из головы. В заднем кармане джинсов завибрировал телефон. Сообщение было от отца: «Велосипед подозрительно щелкает. Сдам в ремонт и похожу несколько дней на работу пешком».

Я набрал ответ: «Ты когда-нибудь свалишься с него и покалечишься. Нужно купить новый, и дело с концом. Если ты выберешь, я хотел бы его тебе подарить». На этом переписка останавливается – как только речь заходит о подарках с моей стороны, отец сразу замолкает или переводит тему. Ему это не нравится, но я хочу подарить ему все, чего он был лишен многие годы, пока экономил на себе и растил нас с Клаусом.

Ответной смс-ки я так и не дождался, поэтому, стащив у Бенджамина кусок холодной пиццы с застывшей жирной коркой, принялся за конверты.

Мне приходили разные письма: четыре года назад, например, от редакции журнала по психологии. После вступительных строк о том, какой я распрекрасный, они заверили меня, что немецкие читатели катастрофически нуждаются в моем опыте существования без матери. Два года назад после моего полуголого видео под песню Бритни Спирс, снятого в шутку для подруги, прилетели недвусмысленные письма от бельевых брендов, предлагающих сняться в рекламе трусов.

Что ж. Сегодня все было куда прозаичнее. Внутреннее содержимое первого конверта извещало о повышении стоимости услуг Hansa Studios 9 9 Студия звукозаписи в Берлине. . Второй конверт был от Карлы – приглашение на открытие её галереи здесь, в Кройцберге. Жирными от пиццы пальцами я вскрыл третий конверт.

«Уважаемый Винфрид Кох!»

Что ж, начало неплохое.

«Знал бы ты, чувак, как меня достала твоя самодовольная рожа».

Что за…

«Я несколько лет слежу за тобой. Знаешь, мне очень хотелось бы увидеть твое лицо, когда ты узнаешь истинную причину, почему твоя мать вас бросила.

Удачи, Кох. И сил. Они тебе понадобятся, чтобы пережить это заново».

…Если это шутка, то крайне неудачная. Я проморгался и потер ладони. Полный бред. Но это было не все. К бумажке прилагалось фото ужасного качества. Изображение местами плыло, местами крупно зернилось. Перед объективом стояли четверо, остальные тонули в темноте низкосортной пленки и дешевой фотобумаги. Но мне было достаточно и четверых.

Двое из них – парни, в пиджаках старомодного фасона. Сейчас такие не носят, только в кино про ГДР и Советский Союз. Остальные двое – девушки в светлых праздничных платьях. Одна из них высокая – выше темноволосого парня, к которому прижимается щекой. Волосы собраны в высокую прическу, к которой сзади прикреплено подобие фаты. Я поморгал в надежде, что это оптический обман, очередная галлюцинация после бессонных ночей, и перевернул карточку. На обороте синими чернилами аккуратным почерком было выведено «Берлин, 1988». Родители еще даже не были знакомы. В недоумении я снова перевернул фото. Женщина в фате продолжала счастливо улыбаться фотографу. И мне.