Альманах - Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Время перемен». Часть 2

Не то чтобы я часть того народа,
который мы разбудим, растолкаем,
но есть
сочувствие – когда нутром дрожащим
предчувствуешь, больным нутром своим.

Все, что было свое, не общее —
всё умертвили,
всё успокоили,
и судьба наша – сука тощая —
стала как не русская,
совсем другая.

Поэзия, поскольку она моя,
не интеллигентна,
не интеллектуальна,
кое-что видит… Тот план бытия,
где национальное
дело живое.

Без евреев какая
революция тут!
Русских кровь чуть живая,
отворять ее ждут
тех, кто наших профессий,
тех, кто наших идей.
Время новых концессий
над Россией моей.

Никого не осталось
нас у этой страны.
Крови самая малость
нудит вещие сны
о великой работе,
о на благо труде —
о прекрасной субботе,
о не нашей беде.

Вся надоела, сгнила эпоха.
Кто под ней ныл, кто натужно охал,
а большинству все равно, где плохо:
в этой эпохе, в той…

Сгнившая, как-то стоит и годы
может стоять еще, ждать погоды;
та, что другие смели народы,
твердь висит надо мной.

Доводов наших всегда невнятность,
всякой удачи невероятность,
лучших моральная неопрятность —
вот, с чем пошли, багаж.

Мы – неудачники и смешные:
эк чего вздумали, и в России!
Горы ворочали золотые —
всякий успех не наш.

Мельницы мелют, и тощий скачет
рыцарь в атаку – потеха, значит,
будет для всех, бой еще не начат —
выигран сразу им.

Это ведь морок такой волшебный
кто-то навел, а наш край – бесхлебный;
призрак дрожит и совсем стал бледный
перед копьем моим.

Древность
довлеет себе,
нас тяготит.
Ревность
о русской судьбе
всяких злит.

Время
опять пришло
вес камней —
бремя
нетяжело —
кидать сильней.

Надо
тоски не снесть,
смять режим.
Рады
устроить месть:
мстят самим!

Люди,
тоска и срам
так жить.
Будет
свобода нам —
гро-мить!

Все понимали: ничего не выйдет
из этих демонстраций, сходок, шествий —
всё только трепка нервов.
Власть дуреет,
на все ведется.
То, что невсерьез
мы начинали, обретает смысл,
последствия, надежда на успех
откуда ни возьмись.
И все уже
запуталось: кто провокатор – мы?
они? И кто кого перегапонит,
перестреляет?
Да они в Кремле
совсем сдурели, что ли, охуели…

Само себя разрушить государство
пытается, но все умеет плохо.
Самоубийца падает, сорвавшись;
стреляет мимо; режет – не найдет,
где надо; яд глотает – им блюет…

Ни горяча, ни холодна Россия!

Как будто учтены мы в планах этих
«политиков»…
Не только я один
подкуплен, завербован…
Столько ж денег
потрачено! И есть ли кто-нибудь
во всей стране без клички, дела, платы
иудиной?..
Одним мы миром все…

Ну, с богом, не с богом, а время – пора начинать:
вчера было поздно, а завтра для новых дел рано.
Чего там по списку громить, а чего занимать?
И в Кремль всей толпой: мы достанем, захватим тирана.

Нет злобы, нет черной, мы схватим, отпустим – иди.
Взгляни на страну, упади, лютой совестью вусмерть
измучен, истерзан, – нам светлая жизнь впереди
обещана долгая на мать-земле вечной, русской.

Обрывки писем, бланков, легкий пепел
чуть теплый – всё успели. Уходили
с достоинством…
Не в женских пестрых платьях
бежали, ноги путались в подолах.

На частные борта по трапу с ношей
всходили, усмехались; так легко
на сердце; ветер веет перелетный…

Мы улетаем, ничего
здесь не оставив, подмели
последнее, и нет другой
для наших опытов земли.

И по сусекам ни горсти
не сыщешь: все успели мы
доходы промысла спасти
в бездонные свои сумы.

И вот свободны вы теперь
от гнета нашего, судьбы.
Тверди как хочешь, верь не верь —
мы не рабы, рабы не мы!

Будет вам час недобрый,
когда мы улетим;
погибоша, как обри,
вы народом своим.

Пусто место державы:
из недальних степей
Гог, Магог тыщеглавы
приближаются к ней.

Мы на вас не в обиде,
еще вспомните нас,
бела света не взвидев
в свой оставшийся час.

И, как бы по привычке, занимали
мы почту, телеграф; толпа громила
склады и алкомаркеты; никто
пока не знал, как власть брать.
Ты прекрасна,
чиста, невинна, как всегда вначале,
святая революция моя!

Ты – чудо из чудес на русской почве!

И никого, кто против нас. Еще
вчера нас колошматили, стреляли —
как вымерли, ни одного мундира
на улицах, и лишь по сытым лицам
их, бывших, узнаешь. Пускай уходят:
на празднике народном места нет им.

Ни места и ни мести – пусть уходят!

Бескровная-то наша начинает
хаметь, леветь…

И за одной
другая вслед,
и за святой —
креста с кем нет.

Бескровная
легко сбылась —
страна моя
с размаху в грязь.

И, кто над ней,
глуп, принял власть,
в немного дней
тому пропасть.

Не усмирить
еще бузу,
не долго быть
тебе тузу.

Ну а потом
чудней игра,
что поведем
мы с октября:

не золото,
а что теплей,
что молодо,
то ставка в ней.

Те, кого бы нам не жалеть, а жалко,
по острогам сели, их водят к стенке,
или к ним с погромом по тюрьмам ходят
добрые люди.

Были кровопийцы, но к ним не стало
ненависти нашей; спасти не можем
мелочь эту, сошку, а, кто главнее,
все улетели.

Загодя, как будто не тайна, знали,
где, когда рванет, полыхнет Россия —
может, специально, чтоб замести след,
чтоб шито-крыто.

И за Москвой-рекой один, другой выстрел,
в кварталах отдаленных дым, огни – тянет
к нам в центр, кто там поджег, мы ждем к себе нашу
босоту, пролетариев иной расы.

С такими ли построить города света!
Потоп без счета, меры, с нелюдской силой
громит, корежит, мнет: итог судьбы русской —
погромы все на всех, наш перевод Гоббса.

Как бы ни было страшно, больно, стыдно,
наша свара – она между своими:
под жандармским, студенческим мундиром
та же белая кость, и белоручки
даже в самой марающей работе
сохраняют привычки чистоплотной
(большой? малой?) порядочности – так хоть!