Анастасия Андрианова - Пути волхвов. Том 2

– Попроси быстрей волокуши, парень. Меня не жалуют, сам видел. Тебе скорей дадут. Давай, пошевеливайся.

– А Мейя? – Ним махнул рукой на девушку. Она потерянно сидела на земле и безучастно смотрела на людей, снующих из трактира наружу и обратно.

Огарёк фыркнул.

– Чего с ней? Здоровая девка, как сидит, так и будет сидеть. Давай, не трать время.

Ниму удалось выпросить волокуши у двух мужчин, которые только-только ссадили раненого друга и бережно передали в руки старой знахарки. Скоро Велемир и Энгле привели пса, точно такого, как описывал Огарёк, и у Нима на миг захватило дух: таких огромных собак ему никогда не доводилось встречать, но местных этот исполин, казалось, вовсе не удивлял. Пёс кинулся обнюхивать раненого хозяина, доверчиво ткнулся носом в шею Огарьку и растерянно опустил хвост, не понимая, что происходит. Огарёк умело впряг пса, и все вместе они устроили Кречета на волокушах, уложив так, чтобы он не упал по пути. Ним слышал, что в Княжествах снаряжают сани на свадьбы и на похороны, и он некстати подумал, что бледный мужчина уже сейчас очень похож на того, кого провожают в последний путь.

Огарёк ухватил тонкий ремешок на шее Кречета и потянул. В темноте сверкнул соколий камень, почти такой, как у Нима, только гораздо ярче и крупнее, настоящий самоцвет. Мальчишка зажал камень между ладонями и зашептал горячо, будто хотел согреть его своим дыханием:

– Князь лесной, помоги своему другу, к Липоцвету приди…

Он запинался, явно не зная точно, что следует говорить, но каждое слово вырывалось у него с таким жаром и такой верой, что Ним начал проникаться к мальчишке невольным сочувствием. Этот сокол, должно быть, был ему очень дорог.

– Нужно встать на перекрёстке и зажечь свечу, – посоветовал Энгле. – Я так звал Господина Дорог.

– Не нужен мне твой Гос… – огрызнулся Огарёк и замолк на полуслове. – Господин Дорог, говоришь?

– Ну да. Там ещё наговор особый, но я помню, могу повторить.

– Зови! – выпалил Огарёк. – Всех, кого знаешь, зови!

Энгле переминался с ноги на ногу, смущённый и растерянный.

– Я не уверен… Господин Дорог… Я сам узнавал, как его позвать, а теперь, выходит, растреплю всем?

Огарёк снова схватил его за рубашку, набросился так яростно, что Энгле едва устоял.

– Зови, или я сам твои глаза выгрызу, – прорычал Огарёк. Энгле отшатнулся и сглотнул.

– Л-ладно… Но ты вроде спешишь?

– Зови, чтоб мне явился, а не тебе! Мне и Кречету! А если не явится, я найду тебя и сожру твоё лицо, как эти твари в рубище! Клянусь!

Огарёк резво вскочил на ездового пса, ударил его пятками в бока, и тот сорвался с места, как настоящий скакун. Волокуши подпрыгивали на кочках, и Ним подумал, что если даже Кречет каким-то чудом оставался жив, то такая скачка точно его убьёт.

– Он мне сразу не понравился, – сказал Ним, глядя вслед самому странному всаднику из всех, кого он видел в своей жизни. – Так кто он: нечистец или меченый?

– Полукровка какой-то, – пожал плечами Велемир.

Энгле молчал, хмуро покусывая губу. Велемир протянул ему свечу, Энгле зажёг её от фонаря и оглянулся по сторонам.

– Мне нужен перекрёсток.

– Всё-таки станешь делать то, что попросил этот дикий мальчик? – Ним сморщил нос.

– Я верю, что он исполнит свою угрозу, – серьёзно ответил Энгле.

Вокруг Липоцвета – тонкоствольные лиственные перелески, звонкие и светлые, днём полнящиеся птичьим щебетом, а по ночам – печально-тихие. Не заходят сюда лешачата, не пляшут на полянах лесавки, а в речушке на дне оврага не плещутся в летний зной русалки. Если есть в Княжествах совершенно спокойные уголки, то здесь – один из них.

Косматый пёс мчится через побуревший луг, набрякший росой, и мальчишка погоняет его, шепча что-то в мягкое ухо. За псом тянутся волокуши, подпрыгивают на кочках, и обездвиженный мужчина на них чудом держится, кажется, ещё одна минута, ещё один поворот – и всё, сорвётся, упадёт, а всадник и не заметит, унесётся дальше.

Они устремляются в лес, под кроны вязов и лип, но подлесок и тонкие кусты бересклета мешают тащить волокуши. Огарёк спрыгивает с пса, отвязывает волокуши, пытается самостоятельно протащить Кречета дальше, но у него ничего не выходит. Рудо лижет лицо хозяина, тычется носом в плечо, скулит жалобно. Провозившись с волокушами и ничего не добившись, Огарёк забегает чуть дальше в лес, спотыкаясь и царапая лицо о ветки, падает на колени и кричит во всё горло:

– Смарагдель! Смарагдель! Господин Дорог!

Испуганные птицы взметаются в небо чёрным облаком.

До рассвета ещё далеко. Месяц плавает в глухо-сером мареве, ночь холодна и тиха, и крики мальчишки режут замерший воздух. Он зовёт долго, до хрипоты, голос его слабеет и уже не звенит отчаянной надеждой. Огарёк замолкает, тяжело дыша и хватая пальцами влажный мох вместе с землёй. Становится невыносимо тихо.

Рудо настороженно всматривается вдаль, но не щетинит холку и не рычит. Огарёк со злостью вытирает слёзы, и на его щеках остаются земляные полосы. Он смотрит на пса и поворачивает голову в ту же сторону.

В темноте, почти не различимый среди чёрных липовых стволов и переплетения кустов, кто-то стоит. Месяц показывается из-за облаков, тускло освещает лес, и Огарёк видит кого-то, похожего на человека, но не более чем волк походит на собаку.

– Зачем ты зовёшь моего отца? – спрашивает существо и подходит ближе. Его движения поначалу кажутся робкими, осторожными, но Огарёк понимает: лесовой крадётся, и каждый его жест исполнен опасностью. На голове у лесового молодые оленьи рога, покрытые мягким мхом, и Огарёк вспоминает, что они уже встречались мимолётом, там, в чёрной чаще.

– Кречет умирает, – говорит Огарёк. – Нужна ваша вода. Скорее.

Лесовой неслышно подступает ближе, изумрудные глаза светятся любопытством и недоверием.

– И где же он?

Огарёк машет рукой себе за спину и громко шмыгает носом.

– Там лежит. Сходи посмотри, раз не веришь.

Лесовой и правда уходит, но возвращается быстро. Лицо его становится более человеческим: постарался, значит, над обликом.

– Не уходи никуда. Я скоро вернусь.

Он исчезает быстрее, чем Огарёк успевает что-то ответить. Шагает в кусты и растворяется в них, без звука, не всколыхнув ни листочка. Снова становится тихо, тихо и одиноко, а минуты тянутся невыносимо медленно. Огарёк до крови кусает костяшки, ждать ему и тягостно, и страшно, но и радостно: всё же в этом пустом, нежилом лесу его услышал молодой лешак, а дальше всё должно быть легче.

Он возвращается к Кречету, трогает жилку на шее, задерживает дыхание и убеждается, что сердце ещё слабо, но всё же бьётся. Огарёк срывает немного влажного мягкого мха и обтирает бледное лицо Кречета и сухие губы.