Константин Абаев - В поисках серебряной пыли…

…Мама до сих пор не верит, что я отчётливо помню тот сентябрьский солнечный день. И я её понимаю: мне было лишь два года и четыре месяца.

Шофёр Нико, стоя в «люльке», собирал груши, которые всё-таки время от времени срывались вниз и, оказавшись по ту сторону нашего забора, разбивались об асфальт, выложенный вокруг здания горисполкома, истекая пахучим соком и обнажив белую сахарную мякоть… Дед, посадив меня на колено, изображал бешеную скачку на коне, заставляя хохотать и визжать от удовольствия.

– Уа-а… Странно всё-таки, – в задумчивости обратился дед Григол к подошедшей маме и опустил меня на пол. – Кæд мунджи нæу ашы лæппу… Как бы немым не оказался этот парень… Странно… Пора бы ему уже заговорить, а?… Может, специалистам показать его, что ли?

Мама вздохнула и закусила губу.

– Ну, ладно, поехали мы, Жанна, матери позвони, скажи, что я выехал домой…

… Дедушка с Нико уехали, а мы с мамой пошли прогуляться в горисполкомовский сквер, как обычно, среди цветочных клумб с дурманящими ароматами… Я помню, как встретили соседа дядю Лёву со смешной фамилией Тертеров, и тётю Нелли, которая принялась, было, меня щекотать по своему обыкновению, но я вырвался и ломанулся прямиком в цветник… Вдохнул этот запах, потом ещё… И неожиданно внятно произнес первое в своей жизни слово. ««Цветок»», —сказал я, заставив маму пару минут спустя звонить бабушке в Тбилиси.

– Мама!, – кричала она в телефонную трубку. – Котик заговорил! Скажи папе: Котик за-го-во-рил!!! Он уже не будет мунджи! Он точно не немой!!!

… Сколько лет уж прошло, но запах городских цветов, всяких там колокольчиков и анютиных глазок, способен в мельчайших подробностях воскресить тот день моего раннего детства, когда я, наконец, заговорил…

… Пройдет несколько лет и Нико погибнет, заснув за рулём от усталости. Но цветочный аромат запускает механизм моей памяти, и я помню лицо, улыбку этого парня, его голос, шутки, которые звучали в нашем дворе…

…Он подал мне руку, как взрослому.

– Меня зовут Котик.

– А меня зовут так же, как твоего папу – Алан! Ну, давай посмотрим твоё брюхо… О, да оно уже со шрамом! Грыжа? Карселадзе делал? Его почерк, красивый шрам… Тут болит? А тут? Ясно, катаральный аппендицит. Послезавтра вырежу аппендикс – и у тебя будет уже два шрама, для симметрии…

…Утром в палату вошла медсестра – вылитая домоправительница Фрекен Бок.

– Тæрсыс? (Боишься?), – спросила «фрекен» по-осетински и протянула мне бритву. – Ма тæрс (Не бойся). Мæнæ дын безапъас æмæ – дæхæдæг зоныс… Бери, мол, бритву, сам знаешь, что делать. Мне было уже тринадцать, и я сообразил.

…Несмотря на местную анестезию, было больно. Очень. И время операции тянулось и тянулось, как конфеты «Золотой ключик» на зубах, пока я вдруг не почувствовал чьё-то прикосновение на своём взмокшем лбу. Я посмотрел вверх и… боль тут же исчезла.

На меня смотрели глаза Анжелики из фильмов «Анжелика и король», «Анжелика, маркиза ангелов» и ещё дюжины картин с Мишель Мерсье! Моя Анжелика была в медицинской маске, но я был готов поклясться, что она нежно улыбнулась, когда промокнула мне лоб марлей:

– Потерпи, Котик, потерпи, скоро всё закончится…

Я уже не хотел, чтобы это закончилось, видит Бог…

– Как приятно пахнут Ваши руки, – неожиданно для самого себя брякнул я. И теперь я отчётливо понимаю, что, с одной стороны, это был мой первый в жизни флирт, отчаянный и безнадёжный, но – с другой стороны – я, чёрт подери, сказал правду!

– Это запах солонджи, – шепнула она, наклонившись ко мне так низко, что я чуть не потерял сознание. – Мы пекли торне вчера…

На следующий день меня навестил в палате дядя Геге.

– Вот, племяш, черешня тебе точно не помешает, – выложил он на тумбочку здоровенный кулёк. – Отец твой собирался прийти, фæлæ дядяйæ адджындæр у! Дядькина черешня всегда вкуснее!

…И тут произошло то, что отныне подняло меня в глазах дяди Геге на головокружительную высоту. Дверь палаты приоткрылась.

– Котик, как ты?, – волнующим шёпотом осведомилась моя «Анжелика» и послала воздушный поцелуй. – Не скучай!

– А ты и не скучаешь здесь, как я посмотрю, – дядя Геге выглядел несколько озадаченным. – Ешь, нажимай на черешню. И дам угощай…

…Время от времени я прошу своих одноклассников привезти или прислать мне из Цхинвала солонджи, голубой пажитник. Они и понятия не имеют, в какой сладостный и немного печальный трип сквозь года способен отправить меня его аромат…

Где ты теперь, моя «Анжелика»? Бог весть…

…Знаете ли вы, как пахнет ракетка для игры в пинг-понг? Верно, она пахнет резиной…

…Мы выходим с мамой из магазина спорттоваров «Динамо», купив для меня эспандер на пружинках, переходим через старый мост и очень скоро начинаем шуршать розовой крошкой дорожек парка.

Это был точно не выходной, парк почти пуст. «Чёртово колесо» не работало, раскачиваться на лодках я не любил – тошнило, тир был закрыт.

– Поиграем в пинг- понг?, – предлагает мама.

Но тут-то, как назло, почти все столы оказываются заняты. Кроме одного, вздувшегося от дождей.

– Ракетка один остался, болше ниету, – дядька с печальным, похожим на баклажан, носом, виновато пожимает плечами.

– Ничего, – решительно протягивает руку мама. – Мы и с одной сыграем.

– Он хароши, миягки, – оживляется дядька-баклажан, протягивая маме ярко-красную ракетку, обгрызанную по краям. И, посмотрев на меня, уважительно поднимает вверх указательный палец: – Японски ракетка, вот!

Мама отдает ракетку мне, а сама отбивает мячик ладошкой. «Японски ракетка» мне не помогла – я проиграл несмотря на то, что мама поддавалась, я это понимал и оттого злился ещё сильнее. И грыз края ракетки, пахнущую резиной…

…И сегодня, стоит мне только учуять этот запах резины, тут же перед глазами встаёт наш осенний цхинвальский городской парк, мама в темно-коричневом пальто и в туфлях на каблучках, с прической как у Анук Эме в фильме "Мужчина и женщина", ловко отбивающая теннисный мячик ладонью… И я, пятилетний. И пасмурно. И папа уехал в командировку в Орджоникидзе… И очень-очень грустно. Хоть плачь…

(рассказ)

…Мне было три года, когда я заболел астмой.

Приступы случались довольно часто, особенно весной и осенью. Спровоцировать приступ могло всё, что угодно: запах жасмина или типографской краски, которой пахли свежие газеты, книжная пыль, а также пыль с тяжёлой портьеры в бабушкиной гостиной, холодная вода из-под крана после футбола на улице, тот же грецкий орех, от которого начинало першить в горле и ночью почти наверняка дело заканчивалось удушьем…

Когда острая фаза приступа сменялась умеренной, можно было читать, сколько душе угодно- хоть сутки напролёт! И ещё…смотреть в окно.