Константин Абаев - В поисках серебряной пыли…

Точек обзора – основных – было четыре: из окна, выходящего на милицейский гараж, куда постоянно приезжали чиниться весёлые шофёры, а самое главное – дважды в неделю приводили мыть под краном с мылом огромных немецких овчарок. Они, отфыркиваясь и отряхиваясь, стояли в сверкающих на солнце брызгах воды…

Второй мой наблюдательный пункт располагался на веранде, выходившей на горисполком и прилегавший к нему сквер – с одной стороны, и дом кузнеца Вано – с другой. Вот где было на что посмотреть! По нескольку раз в день к нему подъезжали тележки, запряжённые лошадьми. Вано не спеша распрягал их, привязывал к деревянному столбу, сковыривал старые подковы, срезал, стёсывал омертвевший рог и подковывал заново. Можно было глазеть на это часами…

Третья точка позволяла наблюдать за верандой Валерки Парастаева, который, вместе с мамой и тёткой по имени Фрося, а если коротко – Фро, занимал комнату на втором этаже. У Фро была навязчивая идея откормить тощего племянника манной кашей, любой ценой. Валерка, ясное дело, сопротивлялся, и Фро не упускала случая поставить меня в пример, приговаривая на осетино-русско-грузинском "эсперанто": «Бакæc, Валерик, куыд хорз лæппу у Котик! Куыд нард у! Просто куклАиа, ну, куклАиа, ра!» Погляди, мол, племяш, как хорошо выглядит Котик, какой он полный и славный, просто куколка! Да, в раннем детстве я был полноват и изрядно комплексовал на этот счёт, поэтому старался не попадаться Фро на глаза лишний раз…

На первом этаже жил странный персонаж, которого звали Валико. Ходил он всегда в чистом пиджаке и рубашке, в отутюженных до острейших стрелок брюках и в начищенных лакированных штиблетах. Манера держать голову, наклонив чуть набок и придерживая её рукой за шею, обусловила прозвище, которое носил наш сосед: «Кисера», то есть, попросту «шея» по-грузински. Опрятная внешность и миролюбивый нрав странным образом контрастировали с регулярными буйными попойками в квартирке у Кисеры в компании явных забулдыг, набивавшихся у хозяина в каком-то неправдоподобном числе…

…И, наконец, четвертое моё окно выходило на улицу Хетагурова. Тут было на что посмотреть уже с раннего утра: и на всегда печального Сосико, везущего бочку с керосином на повозке, запряженной такой же печальной каурой лошадкой, и на вечно спешащую куда-то с ворохом журналов и газет Флору, которая, по слухам, была когда-то оперной певицей, в той, другой, навсегда потерянной жизни…

А как я, дошкольник, завидовал всем бегущим в школу соседским ребятам и девчонкам!

Вот проносится мимо, на бегу повязывая пионерский галстук и пытаясь прожевать горбушку хлеба с маслом и сахарным песком, Гия по прозвищу Самсам, подгоняемый бабушкой Анико, огрызаясь на её напутствия и проклятия!

Вот спортивной упругой походкой шествуют братья-близнецы Геннадий с Аркадием, а вот и Валерка Парастаев вразвалочку с неизменной папкой вместо портфеля.

Вот, с огромным белым бантом – отличница Дареджан, а вот и сёстры Никорашвили – Натела и красавица Нана, а вот и флегматичный Нуго Болатаев, вот здоровый и мощный, как трактор, Тадтаев Элгуджа…

…Похоронные процессии, с оркестром и покойником в гробу на грузовике с открытыми бортами…

…По вечерам обрывки разговоров родителей за ужином.

«… Парень совсем молодой, только школу закончил… Пришёл домой, перед сном решил освежиться: голову под кран с холодной водой подставил… Наутро – температура, головная боль… Менингит… Взяли пункцию… На пятый день умер…»

«…Такая жизнерадостная женщина была…Не болела никогда, по врачам не ходила… С диагнозом ошиблись, аппендицит поздно обнаружили… Перитонит…»

«… Сердце… Он, когда почувствовал, что теряет сознание, встал вышел к жене и лишь успел ей сказать: только не пугайся, если что-то со мной сейчас случится… И упал…»

…Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось семь и я, наконец, не пошёл в школу. Нет, приступы астмы случались, и довольно часто, но теперь было чем заняться помимо созерцания окружающего мира из окна.

…Помню, как вернулась из Ленинграда похудевшая бабушка: «Ну, врачи сказали, что поздно…» Вскоре слегла. И как-то сразу всё неуловимо изменилось в доме. Мама ухаживала за бабушкой днём, а вечером уходила на работу, в вечернюю школу. Бабушка сказала маме: «Спасибо твоим родителям, что вырастили такую дочь».

…Помню тот вечер. Навестить бабушку пришли родственники, тётя Ксения, тётя Зина… Хорошо помню, вижу в дверной проём бабушкиной комнаты, тётю Дзерассу, наливающую из кастрюльки в тарелку суп:

– Верочка, я тебе чихиртму принесла…

Помню, как тётя Ксения, кажется, сказала отцу:

– Алан, грелку принеси, пожалуйста. У неё ноги холодные…

…Отец, с грелкой в руках, быстро пересекающий комнату…

И чей-то голос, по нисходящей:

– Вера! Вера, Вера…

… – Нет, Аланчик, грелка уже не нужна…

…Потом были похороны, людей много дома, во дворе…

– ЗдорОво, Кот, – сказал высокий человек, похожий на актёра Олялина, игравшего в фильме «Освобождение». Только Олялин светлый, а высокий человек был тёмноволосый.

– Привет, дядя Сима, – сказал я.

– Пойдем со мной за лимонадом сходим?

– Пойдем.

Мы поднялись вверх по Хетагурова к ларьку «Пиво-воды», что под аптекой, напротив киноафиши.

– Выпьем по «Буратино» прямо здесь, из горлышка?, – предложил дядя Сима.

– Выпьем, ага…

Лимонад был ледяным, запершило в горле, и я сразу почувствовал, что ночью будет приступ астмы. Но я упрямо пил, потому что вдруг понял: в школу не пойду, хочу побыть дома. Просто постоять у окна.

(эссе)

В подвале у нас пахло луковой шелухой, сушёной зеленью, грецким орехом, и корвалолом. То есть, пахло, конечно, яблоками – антоновкой, крымкой, бродскими, кехурой, "бананами", но я давно унюхал, что точно так же – яблоками – пахнет и корвалол дедушки Григола.

Мама отправила меня за банкой персикового компота, но в полумраке определить, где персик, где абрикос, где слива – не очень-то и просто. А, вот он, персиковый, кажется, на верхней полке…

Я приподнялся на цыпочках и почти дотянулся до банки, но как-то неловко сбил пробку у передней большой бутыли и тут же мне в нос ударил знакомый аромат бабушкиных конфет с ликёром. Точно, это была наливка из лепестков роз! Мне ли не знать, как пахнут эти невзрачные на вид розы, из которых получается вкуснейшее варенье в мире?! Ведь я помогал маме собирать эти колючие цветы, а потом долго вырезал маленькими ножницами белые основания лепестков: так надо, в них – вся горечь! Я аккуратно слегка погрузил палец в бутыль, поднёс его к носу, а потом облизал. Никогда в жизни – а мне было уже целых пять лет! – я не пробовал ничего вкуснее… Я слегка наклонил бутыль, припал к горлышку и сделал глоток. Горло немного обожгло, а через мгновение приятное тепло достигло и живота… Я отставил бутыль и прикрыл глаза. Голова слегка кружилась. Но совсем не так, как на лодках-качелях в городском парке за мостом, после которых меня почти всегда тошнило. Тут было другое…