Ольга Шпакович - Апокалипсис: Пролог

Тем временем Николай Второй прошествовал к своему месту во главе стола, и дал знак присутствующим, что можно рассаживаться. Рядом с ним заняла своё место императрица, подле них чинно разместились в порядке старшинства дети. Соседом Михаила за столом оказался один из членов их масонской ложи, которого он неоднократно видел на общих собраниях. Император провозгласил тост за скорую победу, сказал несколько общих фраз благодарности союзникам за поддержку, за помощь, которую они собираются оказать России, выразил уверенность, что ещё чуть-чуть – и враг будет повержен. Слова Государя были встречены подобающими моменту возгласами. Раздался звон бокалов. Затем заиграли музыканты, за столом лёгким жужжанием роился говор, в который вплетался звон бокалов и тонкий звук от соприкосновения вилок и ножей к блюдам. Сосед Михаила наклонился к нему и, лениво жуя лист салата, произнёс:

– Какой кич, не правда ли? В стране, которая обескровлена войной, устраивать подобные обеды – это просто неприлично!

Он ловко подхватил вилкой кусок буженины из мясной тарелки.

– Но позвольте, – мягко возразил Михаил, который всегда стоял за справедливость. – Подобный обед диктуют правила этикета. Если бы обед получился скудным, пересудам конца бы не было – царя обвинили бы или в жадности, или, ещё того хуже, в том, что Россия совершенно разорена, раз у правителя нет возможности даже как следует накормить дипломатический корпус.

– Да, вы правы, – неожиданно легко согласился собеседник, – и заметьте, возможно, мы видим всю эту роскошь самодержавия в последний раз…

– В последний? – приподнял бровь Михаил.

– Ну да! – сосед по столу понизил голос. – Говорят, ещё несколько дней – и самодержавие в России прикажет долго жить… Царь будет свергнут и… Кто знает, удастся ли ему ещё закатить столь внушительный обед… По-моему, вряд ли.

Михаил пожал плечами. Это предположение нисколько не удивило его. Слухи о свержении царя витали в воздухе, об этом говорили все и всюду. Даже, кажется, многих удивлял тот факт, что царь до сих пор царствует, да ещё и устраивает подобные обеды. Однако Михаил решил заступиться за этого человека, сидевшего в нескольких шагах от него и глядевшего на всех ласковым и внимательным взглядом.

– Вы знаете, в быту Государь, напротив, проявляет скромность и даже, можно сказать, аскетизм. А царским дочерям за войну не сшили ни одного платья. Не знаю, как в Комитеты, но в госпиталь они носят штопанные платья. Штопанные! Царские дочери!

– Искусно созданный миф.

– Отчего же? Обратите внимание – Анастасии Николаевне платье явно мало и коротковато, видно, что она из него выросла. А наследник, говорят, донашивает ночные рубашки за сёстрами.

– Меня этими баснями не растрогаешь, – возразил собеседник Михаила и, подозрительно взглянув на него, спросил:

– Вы сторонник монархии?

– Ой, умоляю вас… Я вообще всего несколько дней в России – вернулся из Швейцарии, куда ездил с заданием… – и он многозначительно посмотрел на своего соседа. Тот понимающе кивнул. А Михаил тут же упрекнул себя – зачем было говорить об этом мало знакомому собеседнику? Похвастать захотел? Что ещё за тщеславие!

Перед подачей десерта образовалась пауза – гости поднялись из-за стола и разбрелись по залам.

Михаил вышел покурить на террасу и услышал обрывки разговора на английском языке:

– Переворот намечен на конец февраля…

– Главное, успеть до весны…

– Бедный Николай, сам-то он понимает, что его игра закончена?

– Ну не дурак же он…

– Однако, какое хладнокровие…

– Позвольте, что же ему остаётся делать? Он – в западне…

– Да, он попал в ловушку. Он может дёргаться сколько хочет – вправо, влево, всё бесполезно…

– Кажется, он и не дёргается.

– Да, знаете ли, этот русский фатализм…

– Не фатализм, а это их ортодоксальное христианство – быть спокойным, потому что всё – от Бога.

– Да, всё – к лучшему. Такая у них пословица.

– Именно! Какое смирение! Какая рабская покорность обстоятельствам!

– Вы правы, рабская психология.

– Больше того, я вам скажу, у них считается грехом быть недовольным своей участью!

– Я же говорю – рабы.

– Всё так. Но, учитывая их рабскую психологию, покорность обстоятельствам, фатализм, разве можно предположить, что они могут быть способны на бунт, на резкие перемены своей судьбы?

– Историю делает не народ, а личности, не большинство, а меньшинство. В настоящее время перемены готовят для России – но не русские. А русский народ с покорностью примет то, что ему уготовило меньшинство. Безгласность овец перед стригущим.

Михаил застыл, глядя через стекло оранжереи в темноту. Папироса давно погасла в его пальцах. Приятно ли ему слышать подобный разговор англичан о соотечественниках? Да, в нём есть кровь избранного народа, благодаря чему он всегда чувствовал на себе печать избранности. Но есть в нём и кровь дремучего народа, народа-раба, о котором сейчас хладнокровно рассуждают не известные ему иноземцы… «Во мне кровь многих народов. Я – гражданин мира, – наконец дал себе определение Михаил. – Я – за свободу, за то, чтобы исчезли всякие условности, всякие границы и ограничения, я – за свободу совести, за свободу передвижения, за свободу чувств… Даже за свободу в выборе между жизнью и смертью. А всякий запрет – мне претит. Мне претит несвобода в чувствах, в браке между мужчиной и женщиной, претит несвобода в сословиях, претит, когда одному можно всё, а другому – ничего. Мне претит, когда есть Его Величество царь… Его Величество человек – вот это идеал для меня! Не царь, не Бог над человеком, а человек – сам себе царь, сам себе Бог! И когда я сам вижу, что мой народ – раб, мне претит такой народ… Или переродись и стань свободным, или сгинь!» Решив так, Михаил удовлетворённо усмехнулся, зажёг потухшую папиросу и закурил.

– Джимми! – услышал он высокий девичий голосок. – Ой! – выбежавшая на террасу девочка увидела в полумраке его силуэт, остановилась на миг и тут же направилась к нему стремительной походкой. Когда она подошла ближе, Михаил узнал в ней младшую княжну, Анастасию.

– Вы не видели здесь Джимми? Ну, собачку?

– Нет, ваше высочество, – галантно поклонившись, ответил Михаил.

– Ах, да где же он? – девочка с досадой топнула ножкой.

– Я несу свет! – раздался приятный глубокий голос и на террасе появилась Мария, прикрывая рукой дрожащий огонёк свечи в высоком серебряном канделябре с цветочным орнаментом. Её светлая фигура – в белом платье, с пепельно-белокурыми волосами, настолько внезапно материализовалась из темноты, что Михаил невольно застыл, поражённый её видом. Увидев незнакомца, она приостановилась, вглядываясь в него.