Дара Преображенская - Ангел с поднебесья

В силу своей болезни я не видела ничего, ни грустных лиц людей, ни торжественности окружающей обстановки, ни обшитого красной материей гроба, в котором лежала бабушка Дарья, ни отца Александра в чёрной церковной ризе, размахивающего кадилом, ничего этого я не видела, но мне показалось, что какое-то белоснежное пятно мелькнуло в стороне алькова с иконостасом. Пятно начало оформляться в белоснежную фигуру с двумя крыльями, затем я чётко увидела моего недавнего гостя Ангела. Он три раза помахал мне, затем улыбнулся, очевидно ждя от меня того же. Я, как и он, улыбнулась ему и поприветствовала его тремя взмахами руки.

Кто-то с силой толкнул меня в бок, должно быть, это была наша соседка по дому Аксинья.

– Нехорошо, – с укором прошептала она, – Стыдись.

Мне стало неловко за мой опрометчивый поступок, потому что в пределах церковных стен никогда не разрешалось улыбаться, здесь всё должно быть строгим и торжественным, во всяком случае так учил церковный староста Пётр Митрофанович Хворостин. Он был толстым, высокомерным, любил раздавать советы направо-налево, считая себя человеком привилегированным, «Господу угодным». Бабушка почти каждую среду или пятницу угощала его свежими пирожками с повидлом, любил их Пётр Митрофанович, поэтому и часто заглядывал к нам по вечерам. Бывало, сядет за стол, оглядит обстановку и скажет при этом:

– Тебе бы, Степановна, в новый дом перебраться, твой-то вот-вот рухнет, непонятно на чём только держится, а ты ещё заботишься о проходимцах.

– Перебраться-то я не против, – отвечала бабушка, – да помочь со средствами некому.

– Пособил бы, только у самого всё по полочкам разложено, лишнего нет.

– Насчёт проходимцев же, – продолжала бабушка, – Вы, Пётр Митрофаныч, вовсе не правы. Коль считаете себя божьим человеком, то и к людям относитесь по-божески. Есть такие, кто почтенья к себе требует, но почтенье это показное, от дьявола оно. Душа должна быть чистой, вот что для бога в радость.

После этого разговора Пётр Митрофанович стал реже появляться у нас, однако от бабушкиных пирожков никогда не отказывался. Видать, неосознанно понимал он, что таится в этих простых пирожках какой-то секрет. А я давно знала секрет бабушки Дарьи, ибо она сама поведала его мне:

– Танюша, всё, что ты делаешь, делай с особенным вдохновеньем и любовью.

Действительно, когда бабушка занималась стряпнёй, работа спорилась в её руках: и тесто выходило отменным, и начинка таяла на языке.

Стоя в мрачной часовне с пропитанными многолетней копотью стенами, отчитанная Аксиньей, я вдруг осознала, что потеряла самого близкого, самого дорогого себе человека, без которого даже не могла представить, как сложится моя жизнь в дальнейшем. Всё, что я могла представить себе в свои неполные девять лет, была зияющая дыра пустоты, через которую мне никогда не перейти.

Слёзы вновь хлынули из глаз моих безудержным потоком, я упала почти без памяти на колени и зарыдала. Возможно, я плакала от жалости к себе, как говорила перед смертью бабушка Дарья, возможно перед страхом будущего, который с тех пор почти каждый день преследовал меня. Она являлась для меня опорой, надёжной защитой и ласковой заботой, и вот в одночасье я лишилась всего этого. Я почувствовала свою полную беспомощность перед жестоким равнодушным миром, с которым мне ещё предстояло столкнуться в схватке за собственную свободу и право на уважение. Это право я должна была ещё заслужить – слепая разочарованная девочка…

…Могилка бабушки со слов деда Андрея представляла собой небольшой холмик с деревянным крестом-распятием. Крест выстругали добротным, «дабы проходившим мимо путникам он дорогу освещал», так говаривала бабушка незадолго до смерти. Возле холмика росла берёза, как русская красавица, на её тонких ветках летом будут ворковать озорные воробьи и чибисы, успокаивая её своими звонкими песнями.

Вскоре пришла соседка Аксинья в изношенной кроличьей шубе и вязанной шали со старшей дочерью Инной. Они сразу занялись приготовлением стола для панихиды. Состряпали капустную кулебяку и рыбный пирог. Вторая соседка Матрёна Егоровна принесла смородиновой наливки и холодца. На селе она считалась большой мастерицей по части приготовления самогона и разных настоек, к ней даже за лекарствами ходили, ведь настойки эти обладали целебными свойствами, да и Матрёна Егоровна знала бесчисленное множество их употребления. Вот например, когда у меня на сочельник случилась ушная боль, закапали мне немного медовой настойки, и боль, как рукой сняло. Тайн своих соседка не выдавала, никто и не принуждал её в этом, хотя ходили слухи, будто она колдунья и общается с нечистой силой. Сама же Егоровна говорила мало, больше молчала, потому как всю жизнь прожила вдовицей, и детей у неё не было, а к людскому злобствованию она привыкла.

Кто-то из сельчан принёс маринованных огурчиков, солёных груздей из раменских лесов, мороженную щуку, из которой тут же была сварена сочная уха с жирными молоками. Я по мере возможности помогала по хозяйству: подбрасывала заготовленных впрок дровишек в печь, приносила воду из колодца, уносила на подворье полные вёдра очисток. Так уж повелось на селе – не принято человека в беде бросать.

Пальцы примёрзли к холодной железной цепи, полное студёной водой ведро на том конце цепи застряло в колодце. Было больно от обжигающего холода, я подула на онемевшие пальцы. Казалось, сделай я небольшое усилие, и кожа останется на цепи. Я огляделась вокруг, ибо всегда привыкла чувствовать людей поблизости. Это незабываемое ощущение, и его невозможно передать тому, кто способен видеть. Просто ты ощущаешь чьё-то присутствие, энергию, отличную от обычного пространства, наполненного воздухом.

– Кто здесь? Дед Андрей, это Вы?

– Как ты догадалась? – спросил дед.

Я пожала плечами.

– Не знаю. Догадалась и всё.

Он помог мне вытянуть ведро и понёс его в дом. Перед тем, как открыть дверь, дед остановился, вероятно задумавшись над чем-то.

– Послушай, почему на отпевании ты сначала улыбнулась, будто увидела что-то необычное, а потом безудержно зарыдала?

– Я расскажу об этом, когда уйдут гости, мы останемся одни, сядем возле печи, и никто не прервёт мой рассказ.

Дед Андрей толкнул дверь, студёный воздух сразу же проник в сени, так что образовался пар от соприкосновения тепла с холодом.

На панихиду пришёл даже попечитель богоугодных заведений некий купец Селиванов, который был проездом в Петербург, естественно его пригласили, как человека участливого и видного, склонного произносить речи, полные пафоса и торжественности. Селиванову предназначалась почётная честь первому испробовать и оценить вкус горячей ушицы. Пока попечитель богоугодных заведений пробовал, все сидели в неподвижности, ожидая реакции гостя. Селиванов причмокнул от удовольствия, с большим наслаждением произнёс: