Дара Преображенская - Ангел с поднебесья

– Уф, хороша!

Его слова были восприняты как сигнал к началу трапезы, поэтому не прошло и четверти часа, как все присутствовавшие могли удовлетворить своё любопытство, свидетельствовавшее об умении и мастерстве местных кухарок. Когда очередь дошла до смородиновой наливки, кто-то даже затянул грустную: «Степь да степь кругом», но его остановили.

– Подожди ты! – махнула рукой Аксинья, – ну-ка, Танька, давай спой честному народу так, чтобы до слёз прошибло. Пусть наш почтенный гость послушает и скажет, где ещё такой голос в русской глубинке сыщешь.

Все взоры тотчас обратились ко мне, как к объекту мечтательных грёз, предназначенному доставить наслаждение. До корней волос я была смущена, взволнована и растеряна, мне совсем не хотелось петь перед захмелевшими людьми, тем более пела я всегда, находясь в одиночестве за исключением деда Андрея и бабушки Дарьи, которым разрешила стать моими слушателями, ибо пение продолжало часть моей внутренней жизни, куда я никого не допускала. Но убежать я не успела, потому что силач-пьяница Алексей Ефимыч – здоровенный детина, постоянный участник кулачных боёв, поднял меня за подмышки и поставил на самодельный стул.

– Пой, Танька, не робей. Пусть купец столичный послухает, – приказала Аксинья.

На ум пришла знакомая песня.

«То не ветер ветку книзу клонит,

Не метель морозом путь свербит,

То моё, моё сердечко стонет,

С болью вдаль душа моя глядит».

Песня была длинной, по мере того, как я пела, гомон за столом стихал, пока не воцарилась полная тишина. Кто-то начал всхлипывать, вытирая рукавом катившееся по щекам слёзы. Когда я закончила, гости сидели молча. Первым тишину нарушил г-н Селиванов.

– Скажи, кто ты и откуда? – обратился он ко мне.

– Подкидыш она, у нашей покойной ворожеи Дарьи жила.

– Никогда ещё ничьё пение не пронимало меня насквозь, будто вовсе не человеческий это голос, а райский. Кто же обучил тебя так задушевно петь?

– Бабушка научила.

– И давно ты поёшь?

– Давно.

Селиванов забарабанил пальцами по столу.

– Я еду в Петербург, обязательно встречусь с одним своим хорошим знакомым, имеющим отношение к музыке, я обязательно расскажу ему о тебе. Уверен, что он заинтересуется, ибо он боготворит оперу.

– Спой ещё что-нибудь для уважаемого гостя, – сказала Аксинья.

Я замотала головой:

– Нет, простите, я посижу одна.

Осторожно слезла со стула и удалилась в горницу, где стояла кровать бабушки Дарьи. Горница располагалась рядом и отделялась от остальной части дома тряпичной занавеской, сооружённой бабушкой. На ней красовались розы, которые бабушка Дарья сама вышивала ночами напролёт. На окнах изморозь, я прочертила пальцем круг, затем легла на бабушкину кровать, незаметно для себя уснула под монотонный гул приглушённых голосов, доносившихся из кухни. Во сне я слышала чей-то знакомый ласковый голос, который заунывно пел:

«То не ветр ветку книзу клонит,

Не метель морозом путь свербит,

То моё, моё сердечко стонет,

С болью вдаль душа моя глядит.

Доняла меня тоска-кручина,

Подколодная печаль.

Ты гори, гори, моя лучина,

Мне любви моей уже не жаль.

Извела меня метель немая,

Та метель, что вьюгою кружит,

Но огонь души моей, я знаю,

Путь мой к сердцу сразу осветит.

Ты гори, гори, моя лучина,

С ней по вьюге в дальний путь пойду,

И останься ты, тоска-кручина,

Всё равно я счастье там найду».

Весь сон мой будто из синей новогодней мишуры состоял, возможно так себе люди небеса представляют. Только увидела чётко я бабушку Дарью в белом, и лицо её, словно молодым стало, радостью засветилось. Это бабушка песню пела, и голос её тоже неземным был. Увидела себя, будто бросилась я в объятья бабушки и горько зарыдала.

– Зачем ты, бабушка, меня покинула? Горько мне теперь будет, очень горько.

А она отвечает, но лишь в уме её слова раздаются:

– Мне здесь ещё лучше, чем при жизни, ведь в последнее время я шибко мучилась, старость, Танюша, никого не щадит.

Говорит бабушка, у самой же слёзы так и катятся по щекам, на землю алмазами падают.

Проснулась я от ощущения тепла, меня словно жаром горячим обдало, кто-то коснулся моего плеча. Я открыла глаза, поняла, что дед Андрей стоял рядом со мною. Голосов из кухни уже не доносилось, очевидно гости разошлись по домам.

– Вставай, Танюша, утро наступило.

– Утро?

– Да, дорогая. Но убираться не нужно, Макаровна уже всё сделала. Ты вот что, поднимайся, одевайся и иди во двор свежим воздухом подыши, тебе полезно. Я тут похлопочу малость, дровишек наколю, вечером вновь печку истопим. Я ещё с недельку поживу, и в лес подамся.

– Нет, дедушка, не уходите, пропаду я одна, да и привыкла я к Вам.

– А ты скажи-ка лучше, что в церкви тебе пригрезилось, теперь-то мы точно одни в доме, никто нас не потревожит.

– Не поверите Вы мне, дедушка, никогда не поверите.

– Отчего не поверить? Коли скажешь, поверю.

Я заговорнически огляделась по сторонам, чтобы точно убедиться, что никто нас не подслушивает. Вокруг было тихо, чётко раздавалось тиканье настенных часов.

– Я, дедушка, Ангела видела. Настоящего, и он разговаривал со мною так же, как я с вами.

– Да ну, и ты слышала его?

– Да, но не ушами, а умом как будто. Он и в церкви у алькова был, когда отец Александр у гроба бабушки Дарьи с кадилом ходил.

Дед Андрей задумался, вздохнул.

– Знаешь, и со мной однажды удивительный случай приключился. Я ведь не всегда странником был, вырос в семье придворных его императорского величества Александра, этикет знал, языками иностранными владел. Прочили военную карьеру. Был я молодым ветреным в гусарских погонах и мундире с петлицами, с Наполеоном войну прошёл. Вернулся в родительское имение и на одном из столичных балов был представлен некой дворянке княгине Ольге Соломоновне Фёдоровой. Княгиня славилась своей цветущей молодостью, красотой, умом, весь Петербург тогда по ней вздыхал, однако она была слишком горда для мимолётных интриг. Полюбил я её до безумия, попросил в первый же вечер нашего знакомства её руки, и к моей величайшей радости мне не было отказано. С того самого дня начались приготовления к предстоящей свадьбе, в свете появились новые толки на этот счёт, общество долго не могло решить вопрос, чем же мне удалось в столь короткие сроки заслужить благосклонность красавицы-княгини, им не приходило в голову, что иногда любовь, чистая любовь без расчёта способна соединить двух людей.

Однако вскоре незадолго до предстоящего счастья я получил письмо из моего гусарского полка, расквартированного где-то под Москвой. Мне срочно нужно было выехать в полк для выполнения одного неотложного дела. Я ненадолго простился со своей невестой, обещаясь, что не задержусь, тем более свадьба была уже на носу, весь Петербург только об этом судачил. Но уезжал я с каким-то мрачным чувством, хотя ничто, казалось, не предвещало ничего плохого. Поездка моя затянулась вместо одного месяца на целых три с половиною. Приехал я в полдень и сразу решил навестить мою возлюбленную. Мне показалось, что колокола на звонницах пели какую-то печальную мелодию, но я заставил себя не думать об этом. Мне открыла женщина в чёрном платье, которую ранее я не встречал в доме княгини, она представилась сестрой моей невесты и отошла в сторону, дав мне пройти внутрь.