Эклер Плащинский - Одним утром им всем пришли письма

– Я вас прекрасно понимаю! Сама бы сейчас с удовольствием лежала в ванной с какой-нибудь хорошей книгой. Вот только времени совсем не остаётся на такую роскошь, – и она тепло рассмеялась.

«Сколько пустых фраз», – подумал он. Светские беседы неизбежно приводили его к таким мыслям, но от подобных разговоров было никуда не деться. Возникало ощущение, будто способность заполнять тишину лёгкими, ни к чему не обязывающими фразами, была необходимым критерием сосуществования с обществом. С другой стороны, это наводило на новые, ранее незнакомые рассуждения: ему совсем не льстила возможность вновь оказаться в кругу людей, где придётся притворяться заинтересованным в телевизионных передачах и последних событиях мира спорта. Теперь, отказавшись от Марты (человека, что принадлежал именно такому обществу), а вместе с этим и от компании её многочисленных друзей, он снова оказался во власти своих собственных решений, и эта свобода опьяняла. Он мог полностью отречься от бытового, вернуться к абстракции и мыслям о себе в этом мире. Даже не вернуться, а заново начать этот поиск, пользуясь какими ему будет угодно инструментами, не беспокоясь о реакции близких и их твердолобых суждениях.

Преисполненный оптимизма, он решительно взял с полки светло-серую упаковку Цзинь Сюань.

***

Идея была проста: отречься от любого прошлого, насыщенного душными, изнуряющими людьми и нескончаемыми разговорами, и предоставить себя случаю. Это стало не просто способом существования, а обрело направленность, превратилось в бескомпромиссную цель. В каком-то смысле регулярная рефлексия касательно своих успехов доставляла ему удовольствие, создавала чувство стремительного развития. Пребывая в окрыляющем восторге от собственных мыслей, он завёл толстый неразлинеенный блокнот, чтобы время от времени записывать рассуждения о природе своих суждений и пристрастий. Это был бесструктурный набор размышлений и переживаний, которые он изредка перечитывал, тихонько восхищаясь складностью слога и ясностью изложения.

Те люди, что остались, быстро адаптировались к изменениям, заключавшимся в перестроении самой идеи диалога с ним. Теперь же, когда необходимость поддерживать беседу пропала, как и необходимость тесного общения с кем бы то ни было, пытаться обсуждать работу или погоду казалось ему совершенно бессмысленным. Редкое исключение составляли новости, поскольку грань между ними и философией была временами сугубо символической: они начинали со статьи в газете, а заканчивали рассуждениями о положении человека в обществе и необходимости социума для сохранения рассудка. В такие моменты где-то в душе невольно зарождалось чувство элитарности, исключительности, будто его представление о мире оказывалось более полным и содержательным, чем мнение авторов статей и ведущих новостей.

Однако до внутреннего равновесия было ещё слишком далеко. Вопреки всем ожиданиям, чувство тяжести выбора стало ещё более отчётливым, чем раньше. Это можно было понять: своими идеями он был весьма близок к релятивизму. Постоянные мысли об отсутствии подходящих слов для выражения своего внутреннего состояния и определения склонности к одной из двух альтернатив росли скорее из отстроенной философии, чем алекситимии. Как бы он ни тешил себя свободой, временами он мучился от осознания того, что желание найти человека, который сможет разобраться в его способе передачи эмоций, никуда не делось. Напротив, оно росло с каждым днём, невзирая на то, что новое окружение пополнялось с каждой встречей. С каждым из новых знакомых он сохранял дистанцию, уходил от узконаправленных вопросов и пускался в ветвистую демагогию, если приходилось. Он уважал людей, уважал каждого, кто приходил и уходил из его жизни, начиная с Марты и заканчивая случайными соседями по сидячим местам в общественном транспорте, но вот с доверием было куда сложнее.

С недавних пор друзья прознали о его увлечении чаем и это быстро стало самым популярным подарком, что он получал на рождество, день рождения, а то и просто от дружелюбных гостей, что изредка к нему захаживали. Он был не самым гостеприимным хозяином: привычка к самостоятельной жизни в одиночестве зачастую превалировала над участливыми качествами принимающего. Компанию в гордом проживании наедине с собой составлял разве что вальяжный кот по кличке Оникс, который, несмотря на свою гордыню, был зачастую куда более расположен к гостям, чем сам хозяин квартиры.

Вместе с ростом чая осуществление выбора становилось всё тяжелее. Чего ему хочется этим утром? Насыщенный красный или более тонкий белый чай? Резкий и яркий чёрный или мягкий, освежающий зелёный? А может плотный, но уютно-наполненный жёлтый? Полка, рассчитанная на содержание чая, уже давно перестала выполнять свою функцию: сначала едва открытые упаковки перекочевали на стол, а после и на прикроватную тумбочку.

***

«Особенность моего положения, – писал он, – заключается в абсолютной равноправности каждой из сторон, представляющих собой развитие. Я словно буриданов осёл, что может обрести уверенность и убедить себя в собственной значимости (а вместе с этим и воззвать к миру, потребовав – и не единожды – большего), а может пойти навстречу словам и образам, потеряв себя как человека социального и счастливого, но, возможно, обретя при этом нечто более возвышенное».

Порой эти мысли мешали спать – он вынуждал себя принять решение, выбрать одну из сторон, лишь бы уснуть. Он говорил себе: «Завтра же я расскажу обо всём Джону», но сам прекрасно осознавал, что проснётся вновь в состоянии оглушающей невесомости. Время от времени он задумывался: является ли принятие релятивизма результатом его самоощущения, или же философия повлияла на его становление. Второе казалось чудовищно несправедливым, он всей душой презирал фатализм. Однако эта ненависть представляла собой чувство, лишённое необходимости выбора, и он невольно находил в нём спасение.

«Взять тот же секс, – продолжал он после перерыва на сигарету. – Речь, разумеется, не об необходимости: любая из сторон – личность слишком сформированная (пусть и далёкая), чтобы разговор шёл о такой пошлости. Проблема здесь в степени принятия желания, ведь, что бы не твердил социум, чувства зависят от разума в той же степени, что и разум зависит от чувств. А раз так, выбор стороны повлияет и на отношение к сексу как к процессу, и на влечение к нему. Следовательно, счастье одной из сторон идёт вопреки счастью другой, а, значит, их сосуществование попросту невозможно».

Чая становилось всё больше.

***

Поцелуй затягивался. Слегка приоткрыв глаза, он скосил взгляд на настенные часы и попытался прикинуть, долго ли ему придётся ждать поезда в такое позднее время суток. Времени у него было более чем достаточно, но он всё-таки предпочтёт сон в своей кровати варианту остаться на этой квартире в компании малознакомого человека.