Дмитрий Теплов - Мои дороги в поисках любви. И у мужчин бывает сердце

Моя гордость в этой песне – настоящая ирландская волынка эйлен. В России всего несколько музыкантов, которые умеют на ней играть. На моей записи звучит лучший из них. Мне посчастливилось найти его через знакомых. У этой волынки удивительный, немного дрожащий звук. И волынщик сыграл так, как надо – просто, сдержанно, но очень проникновенно.

Песня вышла хорошей. Под плотный аккомпанемент 12-струнной гитары и ирландского бузуки, который я привез из того же туманного Лондона, грустно переливались кельтские флейты-вистлы. Они то уходили вверх, то вдруг оказывались внизу. Не знаю уж, как музыкант сумел поймать мое настроение, но казалось, будто моя душа, стремясь к Богу, все никак не может оторваться от грешной земли. Волынка эйлен вступала в последнем куплете на слова:

Прости, что раб Твой грешный

Я все равно грешу,

И все равно с надеждой

Я милости прошу.

Все зло, что беспрестанно

Я, ведая, творил,

Прости, когда в конце предстану

Я пред судом Твоим.

И так горестно и сокрушенно она вздыхала между этими словами, что создавалась полная гармония со словами и состоянием певца. Я тоже немало потрудился над тем, чтобы это состояние передать своим голосом. И, конечно, молился перед тем, как начать петь. По-моему, у меня получилось. Песню я назвал коротким словом «Прости».

Я сочинил около сотни песен. Достойных – не больше десятка. «Прости» – одна из них. Не из-за стильной фолковой аранжировки и удачных рифм. Просто это, наверное, моя самая честная песня, песня-порыв. Пожалуй, даже больше, чем песня. Это покаянная молитва. Может быть, самая глубокая и искренняя за всю мою жизнь. Поэтому она мне так дорога.

2 июля

Несмотря на стабильную мажорность моих песен, в них часто прорывалось уныние, порой близкое к отчаянию. Я понимал, что рано или поздно выберусь из этого состояния и устрою свою личную жизнь, но когда это все случится, представлял себе с трудом. Не то, чтобы я в это совсем не верил. Просто мне казалось, что впереди такой долгий путь, конца которому не было видно.

Снег ложится темным утром

На мою дорогу,

Беспокойно в сердце смутном,

Не унять тревогу,

До конца пути осталось

Тридцать три печали,

И опять стою я на причале.

А я ведь чувствовал поддержку. Со стороны родных, друзей, моего духовника. И поддержку свыше тоже чувствовал. Но вера моя была крайне нетверда, и я постоянно скатывался в сомнения. Сомнения в том, что смогу еще найти любовь, смогу сам полюбить, что жизнь как-то наладится. У этих сомнений были основания.

Чем больше я размышлял о причинах краха моего брака, тем больше видел своих ошибок в нем. Только теперь я видел другую, не менее темную сторону медали. Если раньше я сокрушался о бесчувствии и невнимании по отношению к супруге, то теперь я видел те моменты, в которых должен был проявить больше разумной твердости. Потому что любовь – это не только про постоянные компромиссы и уступки. Это еще и про то, чтобы оградить любимого человека от впадения в грех. Здесь тоже проявляется очень важная христианская забота мужа о жене. Помимо очевидных нежности и ласки.

«Ты дал ей слишком много воли, – сказал однажды батюшка. – Иногда надо и кулаком по столу стукнуть по-мужски». И я теперь видел, сколько моментов я упустил, когда надо было стукнуть кулаком по столу. А надо было. Нежно, но твердо не уступить. Из того же чувства любви надо было. А я боялся. И в итоге оказался очень дурным мужем. Не только в общечеловеческом, но и в христианском смысле. Осознание этих ошибок настолько усиливало тяжесть моей ответственности за развалившуюся семью, что я порой готов был съесть себя заживо. И в эти моменты возникал страх, переходящий, почти в уверенность, что прощения мне нет, не может и не должно быть.

Триста дней, торная дорога,

Триста дней, реки и мосты,

Триста дней – далеко до Бога,

Как до моей, моей пустой мечты.

Мечтой о прощении проникнуты многие мои песни. Ощущение прощения придет. Не так скоро, как хотелось бы, но придет. Когда я, как герой Петра Мамонова из фильма «Остров», уже почти свыкнусь с мыслью, что этого прощения, возможно, не будет никогда. Наверное, оно только тогда и приходит, когда перестаешь ждать.

7 июня

Сердце как чувствовало, что этим летом надо совершить те заграничные поездки, которые раньше по разным причинам откладывались. И я решил поехать в Равенну посмотреть ранневизантийские мозаики. Я когда-то учился на византиниста, и моя несостоявшаяся специальность иногда напоминала о себе такими желаниями.

Эта поездка была частью моих размышлений о смыслах исторических путей Византии и Руси. Я был убежден, что русская цивилизация впитала много элементов культуры Византии, как бы приняв от нее эстафету православного царства. И скорее всего это было частью исторического плана Божьего. Я даже видел, как именно Господь готовил Русь в течение нескольких веков для принятия этой эстафеты. И даже монгольское нашествие было частью этого Плана.

Византия не могла до конца исполнить свое историческое предназначение и пала в 1453 году. И мне хотелось понять, что собой представляла эта цивилизация и какова была ее незавершенная миссия. Такие вот непростые соображения повлекли меня в самый разгар бракоразводного процесса в солнечную Италию. И ехать туда приходилось, увы, одному.

Равенна не обманула моих ожиданий и встретила приветливым летним теплом. Я провел здесь несколько удивительных дней, гуляя по узким улочкам старого города и просиживая вечера в уютных маленьких двориках за бокалом красного вина. Все мозаики были мной самым тщательным образом осмотрены и отсняты.

Мозаики я не буду описывать. С искусствоведами здесь сложно тягаться. Скажу только, что был потрясен удивительной яркостью цветов. И не только традиционного золотого, который символизирует святость и вечность Царства Божьего. Такими же яркими были зеленый, голубой и красный, который даже ближе к оранжевому. И совсем почти не наблюдалось черного – символа ада. Казалось, художники вообще не думали об аде, а видели только вечнозеленый цветущий рай. И Христос в этом раю – не строгий судия, а добрый пастырь.

Обилие ярко-зеленого и голубого на золотом фоне создавало впечатление чудесной красоты и радости. Таким был взгляд на мир в эпоху раннего христианства. И тут я сделал для себя очень важное открытие. Христианство по своей сути – очень яркое, жизнеутверждающее и оптимистичное мировоззрение. С этого момента православие стало прочно ассоциироваться у меня с красочными мозаиками Равенны. И в русской иконописи я тоже начал видеть эти яркие краски. Именно такие цвета я увидел во вновь отреставрированных фресках храмов Суздаля. В них та же радость жизни. Духовной жизни. И такая же радость есть в Рублевской Троице, которую я всегда ношу с собой.