Светлана Данилина - Гуманитарная миссия

– Скажи, что она помогает каждому определить своё место в мире, – советовала Шурочка подруге, отбросив воспоминания.

– Та-а-ак, подожди, – повторяла та, записывая текст, – помогает определить… что?

В конечном итоге совместными усилиями задание из двадцати вопросов выполнялось.

– Как я тебя люблю! – говорила ей подруга.

– Я тебя тоже люблю! – радовалась в ответ Шурочка.

Надо заметить, что она охотно делала все задания. Почему не помочь друзьям? Особенно, если это нетрудно. И повод пообщаться с хорошими людьми, и сделать доброе дело, и окунуться в прошлое.

Дети, как это водится, частенько к заданиям относились легкомысленно.

И Шурочка не удивлялась тому, что часов в одиннадцать вечера Маринина Юленька или Надин Никитка вдруг вспоминали, что у них завтра урок литературы и надо сдать сочинение.

Воскликнув «Какая неожиданность!», Марина и Надя понимали, что их спасение в данной ситуации – Шурочка. Конечно, они интересовались, а не составило бы ей труда быстренько написать от силы странички четыре по «Войне и миру», больше и не надо, тут не до жиру – лишь бы сдать. Вот забыл ребёнок и вспомнил только сейчас, когда постелил постель и надо ложиться спать! А мама невзначай возьми и поинтересуйся, сделаны ли все задания. А Юленька – ах! – и вспомнила. И Никитка очень устал на тренировке, к тому же у него скоро соревнования, да не где-нибудь, а в Норвегии.

Шурочка с пониманием относилась к детской забывчивости, вспоминала, как шестнадцать лет назад вязала Юленьке розовые мягонькие пинеточки с пушистыми помпончиками или тёпленькую непродуваемую шапочку-шлем крепышу Никитке, и обещала к утру опус накропать – совсем как Василиса Премудрая из сказки – «к завтраму».

«Пустяки! Дело житейское», – цитировала себе Карлсона альтруистично настроенная Шурочка, включала на кухне, чтобы не мешать домашним, настольную лампу, обкладывалась книгами и принималась за работу.

И подчас даже и не «к завтраму», а часа через два сочинение, готовенькое и толковенькое, выдавалось на-гора – чтобы дитя успело к четвёртому уроку его переписать. В том, что сочинение не переписывалось, например, непосредственно самой мамой Надей, Шурочка не была уверена. Да и какая разница? От неё требовался только текст.

Так что внеплановый Маринин телефонный звонок с красочным изложением обычной проблемы не удивил её.

Шурочка уже знала, подсознательно угадала по времени, когда звонок прозвучал, что сейчас включится извечная красная кнопка «гуманитарной миссии».

– Выручай! – с обречёнными нотками в голосе взывала подруга детства.

– Что у вас? – поинтересовалась готовая к бескорыстному подвигу Шурочка.

– Всё то же самое, – стенала в ночи Марина, – это не ребёнок, а сплошные проблемы!

– Хороший ребёнок! – как могла, успокаивала подругу Шурочка.

– Ага! – то ли рыдала, то ли истерично смеялась в трубку Марина. – Четверть кончается. У неё двойка по литературе! А ей – хоть бы хны!

Шурочка прекрасно помнила прелестного толстощёкого карапуза, увлечённо и сосредоточенно складывавшего домик из больших разноцветных пластмассовых кубиков на ковре в гостиной, пока мамаши о чём-то болтали.

– Почему двойка? Хороший предмет! – спросила Шурочка, не понимая, как можно умудриться получить двойку по литературе.

– «Обломова» не прочитала, сочинение не сдала, да ещё и стихи не выучила, – перечисляла бедная мамаша. – А училка, прости, у них очень вредная.

– Плохо! – искренне огорчилась училка Шурочка.

– Напиши, а? Это только ты можешь! – как энное количество лет назад, попросила Марина. – Больше некому. Я бы, конечно, и сама попыталась, но ничего не помню! А ей на всё плевать! Чем только голова забита?

– Да ладно, не волнуйся, накатаю я ей сочинение. Пусть стихи выучит и расскажет! Так проще двойки исправить. И содержание, хоть в кратком изложении, пусть в Интернете прочитает, – принялась утешать подругу Шурочка.

– Посадила! Уже учит! – сообщила Марина.

– Проверь! – посоветовала Шурочка.

– Я ей говорю: «Тебе через год поступать! Куда ты после школы пойдёшь? Аттестат нужен! С нормальными оценками».

– Нужен, – согласилась Шурочка с доводами подруги.

Про Юленьку она знала всё, вот только не видела её давно.

В последний раз несколько лет назад она встретила Маринино дитя совершенно случайно, когда стояла на трамвайной остановке возле родной школы, где Маринин ребёнок, как когда-то её мама с подружками, учился.

Из школы выскочила стайка весело галдевших младшеклассниц и побежала к трамваю. Последней как-то неуклюже неслась девочка в небрежно надвинутом на голову сиреневом берете с торчавшей из-под него толстой-претолстой светло-русой косой, увенчанной фиолетовой резинкой на крупно вьющемся кончике. За собой в одной руке она чуть ли не по земле волочила сиреневый, такого же цвета, что и берет, ранец, а в другой руке держала обруч, который сильно мешал ей двигаться.

Тем не менее девочка успевала за всеми. Но бежать ей было неловко, и она, не очень-то глядя по сторонам, могла запросто со всего маху двинуть этим обручем как раз по стоявшей на остановке тётеньке. Однако в спешке девочка ничего не видела. Шурочка быстро посторонилась, отступив на шаг назад, чем и спаслась от попадания обручем, скорее всего, по лицу.

Девочка даже не заметила неслучившегося казуса, догнала одноклассниц, они впрыгнули в подъехавший трамвай, а Шурочка праздно посмотрела им вслед.

Она увидела девочкин профиль, девочкины щёки и вдруг ахнула про себя. Ни у кого в мире не могло быть таких щёк! Больших, пухлых и розовых. Того клубничного оттенка, которым отливали Маринкины чуть шероховатые щёки с несколькими мелкими родинками, памятными Шурочке с детства. Она их видела, когда подружки в детстве вместе катались с горки на санках, бегали кроссы на школьном стадионе и танцевали на дискотеках. Всегда у Маринки были такие горевшие ярким огнём, похожие на мягкие и свежие сдобные булки, щёки. И ни у кого другого в мире их быть не могло. Разве что у её дочери. И толстые косы тоже были Маринкиными, и ничьими другими быть не могли.

Все эти реминисценции, а заодно и осознание факта промелькнули в Шурочкиной голове мгновенно. И она забыла, что чудом убереглась от удара, отступив с тротуара на газон. И ещё она поняла, что в один миг простила бы девочке это своё нечаянное столкновение с хулахупом. Потому что знала, как это могло бы произойти с её порывистой в движениях подругой в детстве, в юности, да, наверное, и теперь. Потому что это была Маринка, её лучшая подруга, о которой она знала всё, ну или почти всё.

– И вдобавок ко всему она влюбилась, – продолжала жаловаться Марина.

– Ну, конечно, шестнадцать лет, – принялась оправдывать и защищать дитя Шурочка, – ты себя вспомни! Мишу, например.