Светлана Данилина - Гуманитарная миссия

– Какой Миша! – возмутилась Марина. – Какой Миша! Проплыли и забыли! Детство! Я, в отличие от кое-кого, училась хорошо! И уроки каждый день делала! А теперь у нас дома конфеты и букеты! Букеты и конфеты!

– То есть? – уточнила Шурочка.

– Мальчик ей постоянно таскает то цветы, то конфеты. Миша, кстати, – пожаловалась и одновременно засмеялась Марина.

Шурочка даже представила, как подруга жестикулирует, указывая на коробки с конфетами и вазы с цветами.

– Ну и радуйся, – посоветовала Шурочка.

– Чему? – возмущённо сказала Марина. – А какой у неё аттестат будет?

– Бедная, а что за тема? – посочувствовав подруге, перешла к делу и конкретике Шурочка.

– Гончаров. «Обломов», – коротко и угрюмо, но успокаиваясь, ответила Марина.

– Когда? – совсем по-деловому поинтересовалась Шурочка.

– В пятницу. Ну, если сможешь, то пораньше. Чтобы она переписала не в последний момент. В крайнем случае, я перепишу – чтобы совсем уж без ошибок, а то наставит, а я проверить не успею.

– Сделаю, – пообещала Шурочка и взглянула на часы в предощущении бессонной ночи.

Ей очень хотелось помочь и подруге, и девочке.

Конечно, до сочинений ли той?

За работу Шурочка взялась сразу, как только положила трубку.

Она достала из шкафа толстую тёмно-зелёную книгу – одну из своих любимых.

Гончарова Шурочка любила всей душой и время от времени перечитывала. Так же, как и Гоголя, так же, как и Чехова, как и Тургенева, как и всех Толстых. И это не говоря о Серебряном веке, который Шурочка имела обыкновение в качестве иллюстрации к сказанному цитировать.

Она привычно закрылась на кухне, села за стол, пролистала фолиант, обновила и освежила знания, включила ноутбук, заглянула в Интернет, где пробежала критические статьи. После чего взяла стопку чистых листов бумаги и быстро и вдохновенно от руки написала сочинение об Илье Ильиче Обломове, Ольге Ильинской, Андрее Штольце, о неизбывной русской лени и непроходимой инертности, об их причинах, корнях, природе, проявлениях и последствиях. С цитатами и учётом критических отзывов.

По ходу работы она сдерживала в себе взрослого человека и старалась писать с девическими интонациями, юношеским максимализмом, с позиций типичного старшеклассника.

В результате за пару часов она «изобразила» грамотное, правильное, да к тому же ещё и очень натурально стилизованное сочинение на нескольких листах.

Текст она добросовестно перепечатала, отправила подруге на электронную почту и для верности написала эсэмэску о том, что дело сделано.

– Ты чудо! – тотчас перезвонила ей Марина.

– Да что там, – засмущалась Шурочка, – трудно, что ли?

И стала жить дальше своей жизнью.

Через неделю пришёл результат.

– Всё! Ура! Спасибо! – заверещала довольная Марина в трубку. – Отлично! Лучшее сочинение в классе! Как всегда! Я тобой горжусь!

– «Вот и славно. Трам-пам-пам!» – процитировала в ответ хорошую песенку Шурочка и принялась слушать монолог о том, как трудно быть занудной, вечно брюзжащей матерью глупенькой хорошенькой влюблённой девочки.

Взрослые девочки ещё поболтали о своём, похихикали и остались очень довольны.

Каково же было удивление Шурочки, когда через несколько недель ей позвонила Марина и трагически спросила:

– Ты чего там понаписала, а?

– А что я там понаписала, – испугалась Шурочка, поняв, что речь идёт о сочинении.

– Нам же надо было хоть что-нибудь! Только оценку исправить! А ты прям, как всегда: «Нет, я не Байрон, я другой»!

– А что не так? – не могла войти в суть дела и поймать ухнувшую куда-то в пятки душу Шурочка.

– Сочинение оказалось лучшим в классе, потом его отправили на школьный конкурс, оно и там победило. Ты слушаешь? – нагнетала атмосферу Марина. – Дальше – больше! И хуже! Как снежный ком! Его отправили на районную олимпиаду. Оно опять первое место получило. А какое же ещё место оно могло получить? И на городской тоже. Разве что лавровый венок на голову не надели! А теперь Юльке надо ехать на республиканскую олимпиаду и писать что-то там, а потом перед специальной комиссией защищать содеянное – вот, как у нас в универе дипломную. Помнишь? А она – ни в зуб ногой! Вообще, сочинения писать не умеет. Да и книга этого твоего любимого – как его? – толстенная и скучная, как её ребенку осилить?

– Ого! – вырвалось у Шурочки, не ожидавшей такого фурора от своих ночных бдений.

– Что «ого»! И что прикажешь делать? Кто туда поедет? Тебя вместе с ней отправлять? Ты слишком большая – в сумочку не влезешь.

В Шурочкином сознании мгновенно вспыхнула невообразимая в этой жизни картинка: выпрыгнув из девчонкиной сумки-мешка, сойти за безумную, представ перед олимпиадной комиссией, и патетично прочесть своё «Бумажное озеро». Картинка исчезла вместе со строчкой: «Чудак ли удочку закинет с челнока?..»

– Не волнуйся, с сумочками туда не пускают, – уточнила вернувшаяся в реальность Шурочка.

«Надо было сбавить обороты, – принялась корить она себя. – И зачем я Писарева с Дружининым цитировала? Да ещё Ахшарумова!»

– Ладно, – сообразила Марина, быстро найдя выход, – позвоню Ленке, – пусть она справку об ОРЗ напишет.

С Леной, которая выросла и стала педиатром, они тоже дружили с детства, учились в одном классе, вместе взрослели и любили её точно так же – просто потому, что это была Ленка, которая на фотографии в третьем классе получилась, как настоящая фотомодель, – со своими двумя хвостами, как у принцессы из «Бременских музыкантов».

Так что самую главную государственную олимпиаду Юленька пропустила и разоблачения благополучно избежала.

Но впредь сочинения детям подруг Шурочка, сдерживая свою литературную прыть, писала очень осторожно и аккуратно – «под таинственного современного ребенка», не особо «вумничая», и брала на полтона ниже. И всё чаще немота бумажного озера являлась воочию, заменяла привычную картинку за окнами – и дома, и трамвая, и автомобиля. Снова наплывало словесное марево – «в каком молчанье тают берега… от камышей, от желтизны кувшинок вглубь озера, где ясен блеск зрачка, где Око-Озеро в предвестье невидимок» – о, надо бы записать, – но звонил телефон – и ещё до чужого голоса прозвучало своё, которое тут же забудется, оставляя щемящее чувство потери, (ведь не крикнуть же Ленке или Марине, чтоб не получить вразумительное: «Тебя, что, в голову ранили?») – «не смеет не смотреться в облака… как яростно стремленье челнока в глубь озера, туда, на середину, где говор волн и трепет ветерка…» Отодвинув телефон и сжав голову руками, выдавила, но не то, что навсегда ушло из памяти: «последняя страница – далека… там не конец – начало горизонта – в закатных бликах трепет мотылька…»