Жанна Красичкова - Безупречный друг

Я не стал возражать и на следующий же день забрал документы из ПТУ и вернул их обратно в школу. Я был рад такому предложению отца, поскольку уже не хотел быть ни рядовым строителем, ни прорабом, ни проектировщиком, короче ни кем, чей трудовой путь связан со строительством. На меня сильное впечатление произвела работа нашего участкового Михаила Романовича. Он отнесся с пониманием к нашей ситуации, поведению отца, моему молчанию, с сочувствием к нашему горю. Я взрастил в себе уважение к этому терпеливому стражу порядка и решил стать таким, как он, стать милиционером.

Первого сентября началась моя новая жизнь. Я пришел в восьмой класс. Большинство моих одноклассников были теми, с кем я провел бок о бок восемь прекрасных лет в школе, но были и новенькие.

Первым был Андрей Остапкин – рядовой зубрила, ничем не примечательный, кроме непослушных красно-рыжих волос и конопатин по всему телу. Даже кончики его пальцев были усыпаны мелкими светло-бардовыми брызгами, и нельзя сказать, что такая кожа не имела отталкивающую природу. Думаю, уже из описания понятно, что мы с ним не сдружились.

Второй – Денис Крестов – смуглый брюнет с правильными чертами лица и как две капли воды, не внешне, конечно же, а по характеру, похожий на моего утонувшего брата Витьку. Или мне просто так казалось…. Он-то и стал моим лучшим школьным другом на два следующих года, то есть до конца школы. В первый же день после учебы он позвал меня к себе в гости, и я с радостью согласился.

Его родители были на работе, старший брат жил отдельно со своей семьей, поэтому дом был полностью в нашем распоряжении. Судя по обстановке, жили они не богато, слегка ниже среднего, как и моя семья. Стенка во весь зал, шерстяные ковры на стенах, фарфоровый сервиз и хрустальная посуда в серванте, наверняка купленные по знакомству и благодаря экономности хозяйки дома, выглядели абсолютно идентичными предметам в моем доме, так что я чувствовал себя в своей тарелке. А в комнате Дениса стояло пианино – точно такое же, как в моей комнате. В нашей с Витькой комнате. Витькино пианино.

Первым желанием было сбежать оттуда, настолько больно мне было видеть напоминание о погибшем брате. Но куда? В, теперь уже, мою комнату, с таким же пианино. Осиротевшим инструментом, оставшимся без хозяина. Денис заметил мой интерес и сел за пианино. Как он играл! Слезы градом катились у меня из глаз, да я их и не сдерживал. Можете считать меня излишне сентиментальным, но я и в хорошие времена, бывало, пускал слезу, настолько меня могла растрогать виртуозная игра Витьки. Он вкладывал в музыку столько чувств, как будто в том мире, выраженном нотами, кто-то умирал или рождался. А иная музыка звучала как расставание любимых навсегда. В какой-то еще его игре звучала война, впервые покорялся космос, решались проблемы мирового голода, двое влюблялись с первого взгляда, путешествовали во времени, находили лекарство от смертельной болезни…. Такая игра вытаскивала чувства наружу и давала им выход. Это было прекрасно. Это было более реально, чем наша повседневная жизнь. И я не слышал этого уже два с половиной месяца.

При жизни, Витя играл каждый день. Каждый божий день. Хоть больной, хоть подавленный – никаких исключений. Никогда. И вдруг музыка затихла. Я каждый день оставался с его музыкальным инструментом наедине. Похорон Витькиных не было, а лакированный деревянный гроб с клавишами стоял посреди комнаты и ежеминутно молча поминал брата. Я боялся этого пианино. Я ненавидел его. Я бил его по клавишам. Я обнимал его. Я разговаривал с ним и плакал вместе с ним….

Вот и теперь, я плакал вместе с ним, и мне становилось легче.

Денис знал мою историю, как и все вокруг, и не удивлялся.

– Хочешь научиться? – Наконец спросил он.

– Не думаю, что смогу. – Ответил я.

Мы еще несколько часов просидели, болтая о вечном, что в нашем юном возрасте было довольно необычно. А потом Денис спросил:

– Ты не допускаешь мысли, что он все еще жив?

– Уже поздно, я пойду. – Ответил я.

Он кивнул головой и я вышел. Еще было светло, как днем, но птицы, разлетающиеся по гнездам, советовали прохожим последовать их примеру.

Я шел, не видя дороги. Как на автопилоте, ноги сами несли меня домой, а голова была где-то далеко. «Ты не допускаешь мысли, что он все еще жив?» – эхом повторялось в моей голове вновь и вновь. «Жив….». Ну и где же он тогда? Куда исчез?

Я, отец, милиция, соседи, учителя, ученики, продавцы магазинов – все признавали, что Витка умер, но только не мама. Она запрещала говорить о своем любимом сыне в прошедшем времени. Для мамы он был жив.

– До тех пор, пока он не найден – никто не может быть уверенным, в том, что с ним произошло. – Сказала она очень спокойно спустя несколько дней после пропажи Витьки.

– Милая, мне тоже больно, но… – отец замялся и глубоко вздохнул, – но мы знаем, что произошло. К несчастью, мы знаем.

– Да что ты можешь знать, Ваня? – Улыбнулась она. – Я – мать, и я чувствую, что Витя жив, и если бы это было не так, поверь мне, я бы почувствовала.

С тех пор она больше не плакала, не причитала, не винила меня в смерти брата. Она успокоилась и просто ждала. Ждала его возвращения.

– У тебя красные глаза. – Заметила мама, когда я вернулся домой. – Неприятности в школе?

– У меня новый друг. – Ответил я. – Новенький в нашем классе. Он играет на пианино.

– Замечательно. – Улыбнулась она. – Можешь пригласить его. Пусть сыграет на Витином пианино. А то я давно не слышала музыки. В доме стало так тихо….

– Ладно.

Я пошел в комнату, которую еще недавно делил с братом и посмотрел на пианино. Что-то магическое исходило от него. Я обошел инструмент со всех сторон, будто ища тайный смысл в картине известного художника. Пианино не стояло, подпирая угол или одну из стен комнаты, как в домах тех немногих моих знакомых, которые были счастливыми обладателями этого громоздкого инструмента. Витька не допускал такого отношения к нему. Он боготворил музыку, поклонялся ей. Именно игру на пианино он считал звуками души, ее словами, языком, доступным каждому, имеющему уши.

– Скажи, что я тебе говорю? – Спрашивал Витька, начиная неистово играть.

– Ты говоришь, что хочешь выманить мою шоколадку. – Отвечал я, зная, что он давно уже прикончил свою.

– Нельзя плавать так мелко, но, если не догадаешься, о чем я тебе играю, она моя! – Смеялся он и продолжал перебирать клавиши.

И я, без сомнения, знал каждое слово его обращения, словно, разговаривал с ним на языке музыки. Это всегда был надрыв, буря, стихийное событие вселенского масштаба. А перед смертью, перед тем, как уйти под воду навсегда, он играл штиль. Никогда я еще не слышал от него такого мягкого и спокойного исполнения. Как будто путник, окончивший путь. Как лягушка, которая барахталась в молоке и вдруг успокоилась. Но вот что произошло в тот момент, когда она перестала барахтаться? Утонула ли она или выпрыгнула из кувшина, опёршись на взбитое масло?