Ани Лагина - «Кровью, сердцем и умом…». Сергей Есенин: поэт и женщины

– Есенин! – окликнула я.

Он не сразу узнал меня. Узнав, подбежал, схватил мою руку и крикнул:

– Ух ты… Вот встреча! Сидора, смотри, кто…

– Qui est се? (Фр.: Кто это?) – спросила Айседора.

Она еле скользнула по мне сиреневыми глазами и остановила их на Никите, которого я вела за руку. Долго, пристально, как бы с ужасом, смотрела она на моего пятилетнего сына, и постепенно расширенные атропином глаза ее ширились еще больше, наливались слезами… Она опустилась на колени перед ним, прямо на тротуар.

Перепуганный Никита волчонком глядел на нее. Я же поняла все…

Я знала трагедию Айседоры Дункан. Ее дети, мальчик и девочка, погибли в Париже, в автомобильной катастрофе, много лет назад… Мальчик – Раймонд, был любимец Айседоры. Его портрет на знаменитой рекламе английского мыла Pears`a известен всему миру. Белокурый голый младенец улыбается… Говорили, что он похож на Никиту, но в какой мере он был похож на Никиту, знать могла одна Айседора. И она это узнала, бедная». (Крандиевская-Толстая Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Патрик, сын Айседоры Дункан, в рекламе мыла Pears’ Soap

На этом случайная берлинская уличная встреча Есенина и Крандиевской оборвалась. Можно только догадываться, как это раздосадовало поэта. Но через некоторое время Крандиевская и Есенин всё же снова увиделись. И снова воспоминания Натальи Васильевны: «В этот год Горький жил в Берлине.

– Зовите меня на Есенина, – сказал он однажды, – интересует меня этот человек.

Было решено устроить завтрак в пансионе Фишера, где мы снимали две большие меблированные комнаты… Приглашены были Айседора, Есенин и Горький. Айседора пришла, обтекаемая многочисленными шарфами пепельных тонов, с огненным куском шифона, перекинутым через плечо, как знамя…

Разговор у Есенина с Горьким, посаженных рядом, не налаживался. Я видела, Есенин робеет, как мальчик. Горький присматривался к нему…

– За русски рэволюсс! – шумела Айседора, протягивая Алексею Максимовичу свой стакан.

– Écouter (фр.: слушайте), Горки! Я будет тансоват seulement (фр.: только) для русски рэволюсс. C`est beau (фр.: Это прекрасно), русски рэволюсс!

Алексей Максимович чокался и хмурился. Я видела, что ему не по себе. Поглаживая усы, он нагнулся ко мне и сказал тихо:

– Эта пожилая барыня расхваливает революцию, как театрал удачную премьеру. Это она зря.

Помолчав, он добавил:

– А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза…

После кофе Горький попросил Есенина прочесть последнее, написанное им. Есенин читал хорошо, но, пожалуй, слишком стараясь, без внутреннего покоя. (Я с грустью вспомнила вечер в Москве, на Молчановке). Горькому стихи понравились, я это видела…

Позднее пришел поэт Кусиков, кабацкий человек в черкеске, с гитарой. Его никто не звал, но он, как тень, всюду следовал за Есениным в Берлине. Айседора пожелала танцевать. Она сбросила добрую половину своих шарфов, красный – накрутила на голую руку, как флаг, и, высоко вскидывая колени, запрокинув голову, побежала по комнате в круг. Кусиков нащипывал на гитаре «Интернационал». Ударяя руками в воображаемый бубен, она кружилась по комнате, отяжелевшая, хмельная Менада! Зрители жались к стенкам. Есенин опустил голову, словно был в чем-то виноват. Мне было тяжело. Я вспоминала ее вдохновенную пляску в Петербурге пятнадцать лет назад. Божественная Айседора! За что так мстило время этой гениальной и нелепой женщине?» (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Неловкая сцена. Не только Крандиевская, но и многие другие соотечественники поэта наблюдали нечто подобное в турне Айседоры с молодым русским мужем, которому явно было не по себе во время импровизированных выступлений хмельной подруги. И сколько распинающих» Дункан воспоминаний оставили невольные зрители! А вот у Крандиевской, свидетельницы отчаянного выступления знаменитой босоножки, несмотря на то, что Наталье наблюдать эту сцену «было тяжело», нашлись главные слова об Айседоре: «божественная», «гениальная». Крандиевская была по-человечески настоящей, потому не могла, не умела судить о людях с позиций мелкотравчатого обывателя.

«Этот день решено было закончить где-нибудь на свежем воздухе. Кто-то предложил Луна-Парк. Говорили, что в Берлине он особенно хорош. Был воскресный вечер, и нарядная скука возглавляла процессию праздных, солидных людей на улицах города. Они выступали, бережно неся на себе, как знамя благополучия, свое Sontagskleid (нем.: воскресное платье)…

За столиком в ресторане Луна-Парка Айседора сидела усталая, с бокалом шампанского в руке… Вокруг немецкие бюргеры пили свое законное воскресное пиво… Есенин паясничал перед оптическим зеркалом вместе с Кусиковым… Странный садизм лежал в основе большинства развлечений. Горькому они, видимо, не очень нравились. Он простился с нами и уехал домой.

Вечеру этому не суждено было закончиться благополучно. Одушевление за нашим столиком падало, ресторан пустел. Айседора царственно скучала. Есенин был пьян, философствуя на грани скандала. Что-то его задело и растеребило во встрече с Горьким…

Это был для меня новый Есенин. Я чувствовала за его хулиганским наскоком что-то привычно наигранное, за чем пряталась не то разобиженность какая-то, не то отчаяние . Было жаль его и хотелось скорей кончить этот не к добру затянувшийся вечер». (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Наталья Крандиевская с сыном

Никакого осуждения, никакой критики, одно человеческое понимание: «было жаль его». В этом вся «потаённая» Крандиевская – умная, прозорливая, наблюдательная и сердечная.

О встрече с Есениным в квартире Алексея Толстого в Берлине оставил воспоминания и Максим Горький: «Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А. Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то неуверенно, смущенно и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям…».

О спутнице Есенина Горький написал: «Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно…». (Горький М. Воспоминания о Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х тт. – М.:ХЛ. – 1986. – Т. 2).