Егор Куликов - Изгородь

– Я постараюсь.

– Постарайся любовь моя, постарайся. Ну, всё, в добрый путь.

Старшие вышли в сени. Ильяна провела их до двери

– Малых я сама в сад отведу, мне по пути сегодня. Я в больнице буду. Как вернешься со школы, накорми их. Дрова сухие у печи лежат, суп в сенях. Если будет мало, отвари макароны с котлетами.

– Хорошо, мама. – С неким раздражением отвечала Вера.

– Ну, все, идите.

И вот они вышли в серое утро.

Верочка с Олей и Лешка с квадратным рюкзаком.

– Догоняй, беззубый, – прикрикнула Вера.

– У меня всего двух нету, а у Сереги из моего класса, уже штук пятнадцать нету.

– Ага, пятнадцать. У человека столько нет зубов.

– Тридцать два, – поправила сестру Вера.

– Аааа… не знаешь…

На этих словах Ильяна вернулась в избу.

– Можете на улице подождать, если жарко.

Сашка помог Юрке спуститься и кое-как, с горем пополам, они преодолели сени и спустились с крыльца.

Ильяна быстро оделась, прихватила деньги и выбежала на улицу.

В это время Сашка бегал вокруг Графа и дразнил его. Граф, который выглядел совсем не как граф, а скорее, как холоп или крестьянин, если переводить в человеческий язык, не поддавался на провокации. Он лениво петлял по кругу, позвякивая цепью. Уворачивался от настырного Сашки, который так и норовил попасть в него снежком.

– Ох, господи. Про тебя-то я и забыла. Я мигом, – предупредила она детей и скрылась в избе. – Может быть даже хорошо, что забыла, – приговаривала Ильяна, вываливая остатки блинов и вчерашнего супа в мороженную алюминиевую миску. – Сашка, отстань от него. Спасибо, что охраняешь нас.

Ильяна взлохматила загривок Графу.

– До вечера.

Снег хрустел под ногами. Полозья саней, где сидели Сашка с Юркой плавно скользили. А ближе к садику, когда утро стало совсем светлым, пошел свежий снег. Красивый. Плотный и бархатистый. Будто кто подушку порвал и сыпет.

Детей пришлось наспех раздевать и быстрее отдавать воспитателю. Автобус до города никого ждать не будет. И хотя самого водителя Славку Ильяна знает чуть ли не со школьной скамьи, однако, и это не поможет. К остановке она почти бежала. Успела. Поздоровалась с теми, кого знала, уселась в уголке, достала из сумки спицы и недовязанный носок. Олечкины-то уже совсем износились, а зима в самом расцвете. Надо бы успеть к концу недели.

Спицы и петли быстро съели дорожное время. Вот уже дома высотные замелькали. И люди. Много незнакомых людей. Угрюмые. Кутанные в шарфы и шапки. И почему-то кажутся они все такими одинокими …и даже несчастными кажутся.

– Доброе утро.

Короткая планерка перед рабочим днем. И обычные обязанности санитарки. Перед тем, как привезут белье из прачки, успеть вымыть полы, поздороваться с пациентами, убрать столики и судна. Продезинфицировать инвентарь и инструменты. Помочь молоденьким медсестрам сделать обход. Обмыть, да прибраться за пациентами.

– Не бойся, доченька. – Наставляла Ильяна юную Сашу, медсестру новенькую. Совсем еще зеленая. Боится не то чтобы кровь взять – от одного взгляда на иглы белеет и пошатывается. – Все придет. Не сразу. Пойдем я тебе помогу. Пойдем, доченька. – И Саша послушно плелась за Ильяной. – Ничего сложного, правда, Илья Иванович? – искала она поддержки у пациента.

– Ишь ты, и не больно вовсе, – то ли подыгрывал, то ли врал, но врал очень искренне, пациент.

А Ильяна знала, куда вести Сашу. Она тут всех знает. Например, к Татьяне Анатольевне или к Алексею Владимировичу она бы никогда не повела. Эти двое самые противные. И то им не это. И это им не так. Тут иногда из кожи вон лезешь, стараешься, делаешь свою работу и делаешь больше того. Но они и тут найдут к чему придраться и как бы на кого поворчать. Эх, поселить бы их в одной палате, пусть грызутся.

Не одну медсестру до слез доводили. Да что там медсестру. Прожжённые врачи с их циничным взглядом и те, порой, не выдерживали. Вылетают из палаты красные, злые, угрюмые. Тогда самое время прятаться в своих каптерках и не попадаться на глаза. А то и медсестрам, и санитаркам, и поварам перепадет.

– Не реви ты так… – успокаивала Ильяна очередную сестричку. – Поверь мне, люди – они все разные. Одному ложку поднимешь с пола, протрешь, отдашь, так он тебе так благодарен будет, будто ты ему жизнь спасла. А другому, хоть об землю расшибись, а ему все мало. Дескать, это не сделала. А если сделала, то сделала плохо и лучше бы вообще не делала. Таких людей надо просто пропускать через себя. Понимаешь?

– Понимаю, – отвечала заплаканная сестричка. – Все понимаю, а все равно плачу.

В эти моменты Ильяна думала лишь о том, как бы научить всех тому, что знает и что умеет она. Кричат они… ну и пусть себе кричат. Бухтят, матерятся… да хоть волком воют. А ты просто пропускаешь через себя и все мимо. Ничего в себе не задерживаешь. Как ведро без дна. Пусть самые плохие гадости туда льют и ничего не задержится. Все пройдет мимо. Но так надо делать только в том случае, когда ты хорошо делаешь свою работу. Только так и не иначе.

– Слышала, Машка-то наша совсем при смерти.

– Правда что ли?

– Сама иди, посмотри.

Ильяна быстро уплела водянистую пюре и, запив компотом из сухофруктов, побежала в палату.

Мария Сергеевна лежала на спине и смотрела в потолок. Вряд ли она что-то видела своими подернутыми пеленой глазами. Стеклянными. Совсем уже не живыми.

Работая санитаркой Ильяне пришлось научиться предчувствовать смерть. Порой посмотришь на человека и видишь… чувствуешь. Каким-то нутром. Где-то в глубине что-то шепчет – смертью пахнет.

Так случилось и в этот раз.

Больные заняты своими делами. Кто по телефону разговаривает. Кто в телефоне играет. Читают, спят, в окно смотрят. И только Мария Сергеевна лежит в уголке. Глаза открыты. Грудь едва движется.

Лежит.

Ждет.

А у нее ведь и нет никого. Как привезли сюда недели две назад, так к ней никто и не пришел ни разу.

А в больнице оно как. Люди быстро дружатся. И дружба кажется крепкой. Будто с самого детства знаешь человека. И знает Ильяна, что нельзя привязываться к больным. В лучшем случае их выпишут, а в худшем, вот, как с Марией Сергеевной. Эх…

За этот день она часто заходила к ней. Протирает полы – заглянет. Выносит судна – опять посмотрит. Дышит ли? Жива ли? Убирает посуду, сделает крюк, чтоб еще раз заглянуть.

За смену, на перерывах, успела связать пятку на носке. Самое сложное пройдено. Дальше должно пойти легче.

– Ну, ты чего, едешь? – спросила Ильяну Валентина Петровна.

– Нет, я с Машей побуду.

– Зачем? Смена-то уже тю-тю… две минуты осталось. Пусть дежурная с ней побудет.

– Нельзя же так. Она ведь не знает ее вовсе. А ты правду сказала, Маше недолго осталось. Совсем недолго. А у нее и нет никого. Нет, я так не могу. Это ведь хуже не придумаешь, умереть вот так. В кругу незнакомых людей. Никто и за руку не возьмет. И словом не поддержит. Это же… это же ужас. Самый настоящий ужас. Умирать в любом случае страшно, а так и вовсе невозможно. Нет, я так не могу.