Максим Павченко - Заблуждение. Роман про школу. Том 2

– Кстати, как он? Все так же?

– И не говори! – ответил Саня.

– Так и поставил мне «неуд» в семестре, – пожаловался я. – И этот год я начал хреново…

– … себе!.. – подивился Болт. – Надо же разобраться. Поговори с ним.

– Ты смеешься? К нему подойти-то опасно, а ты про разговор!.. – заметила Даша.

– Но надо же как-то решать проблему! – серьезно произнес Болт.

– Всем надо, – сказал Саня.

– Как, у тебя тоже «неуд»? – удивился Олег.

Тут сразу выяснилось, что «неуд» есть и у Топора, и у Леши, и у Жени.

– Да, серьезно все у вас!.. – задумчиво проговорил он. – Но еще, как я понял, есть дело…

– Ага! – подтвердил Арман, взяв с подставки новый кусок пиццы.

– А может, из-за него все?.. Может, если прекратить дело, то и оценки улучшатся? – предположил Болт.

– Ха, это невозможно, – заметил я.

– Это вообще не связано, – сказала Даша. – Бандзарт не знает про дело.

– Не знает… – повторил Болт.

– Конечно, нет, – сказал я. – Да и откуда?

– Ну, … знает. Вы ж сами говорили, что он странный чел. Может, и впрямь что-нибудь знает? – предположил Болт. – Вот и сердится…

– Тогда это полный …! – заключил Саня.

– Лучше поговорите с ним, – настаивал Болт. – А то и аттестат изгадите. У меня-то, к счастью, двоек пока нет. Троек, правда, до хрена…

– Легко сказать… – прокомментировал Леша. – Вот у Павла все еще не так …, а до нас он докапывается по поводу и без.

Впрочем, мы поняли совет Болта и не стали против него возражать, потому что в душе знали, что, на самом деле, никто никогда не станет просто так говорить с Бандзартом.

«Есть только один возможный разговор, – вспомнил я, – и вот он состоится!»

Вскоре тема Феликса была закрыта – нет, мы могли бы еще долго ее мусолить, просто на свете есть еще очень много куда более приятных тем. Вот и перешли далее к разговору о спорте, машинах, городе, погоде, еде и многом другом. Еще, кстати, пришли к выводу, что «Пицца Хат» круче, чем «Мама Рома».

Затем были поездка в метро, выход в Купчино и еще очень долгие благодарности Болту за это воскресенье.

– Ты молодец! – сказала Даша.

– Просто крут! – оценил Арман.

Добавили что-то и все остальные, а Болт лишь улыбался и повторял:

– Все просто. Главное – иметь хорошие связи!

«Просто мастер!» – подумал я.

Новая неделя наступила, и перед Компанией совершенно четко встали две проблемы: Бандзарт и Костя. Пока, правда, трудно сказать, какого они масштаба… Мы не знаем, кто такой Бандзарт на самом деле: обычный учитель или непростой человек с тайной, выдающий себя за учителя? Точно так же нам неизвестно истинное состояние Кости. Мы видим некое изменение, но не преувеличиваем ли его значимость? И вдруг только напрасно напрягаем сознание? Что ж, очевидно, эти две проблемы породили уже очень много вопросов, но, похоже, на том останавливаться не собираются. И пока Компания не в состоянии их решить, новая неделя порождает очередные подозрения.

Во вторник мы сидели на обществознании, и Ставицкий спрашивал с нас три параграфа – про мораль, культуру и нравственность. Первые два ответа в исполнении Саши и Федора, надо отметить, не слишком обрадовали Юрия Александровича, и он поставил им обоим по удовлетворительной оценке. А затем, потирая подбородок, начал размышлять:

– Эх, ну кого же вызвать? Отвечаете вы плохо, еле-еле на «троячок» натягиваете… – так хоть вообще никого не спрашивай!.. – тут он заглянул в журнал. – Так, ладно, пускай… Лена Мишина нам ответит.

– Юрий Александрович, я болела и не смогла подготовиться, – с грустью ответила она. – Можно, я в следующий раз отвечу?

– Так… Болела, значит… Ладно, хорошо. Пусть будет в следующий раз. Но кого же вызвать?

И он опять стал думать. Но потом решил:

– Знаете, давно у нас не выступал товарищ Таганов. Даже как-то притих. Выходите к доске! – обратился к нему Юрий Александрович.

Тут мы услышали следующее:

– Я не готов.

Класс, как бывает в таких случаях, ахнул, все взгляды сразу обратились в сторону Кости, а у Ставицкого аж очки с носа упали.

– Что, простите? – спросил он, не веря своим ушам.

– Я сегодня не готов, – повторил Костя.

Во второй раз это вышло не менее мощно. И уже никто не мог сказать, что «послышалось».

Даже атмосфера будто изменилась после такого ответа Кости. Таганов раньше никогда не произносил подобные фразы, и если даже чего-то не учил, то всегда находил способ выкрутиться, импровизировал – так, что выходило это довольно надежно, и у учителей не было иных вариантов, кроме как ставить Косте пятерки. Но что будет сейчас? Что случилось сейчас?

Наконец, Ставицкий пришел в себя:

– Константин… – произнес он и задумался, видимо, еще не совсем додумав, что сказать. – Я надеюсь, вы понимаете, что это «два».

– Прекрасно понимаю, – ответил Костя крайне спокойно.

– Я, конечно, очень не хочу ставить эту оценку, но вы сами сказали, что вы…

– Так ставьте, – произнес Костя.

Это была еще одна неожиданная фраза, и Ставицкий опять потерял контроль над своими очками. Класс молчал, продолжая, впрочем, украдкой глядеть на Костю.

– Вы серьезно? – недоумевал Юрий Александрович. – Даже не хотите исправить?

– Нет, – легко ответил Костя и слегка улыбнулся. – Что заслужил…

– Что ж, выбор ваш, – сказал Ставицкий.

Он взял в руки черную гелевую ручку и придвинул к себе журнал. Затем поправил очки, костюм и нашел нужную клетку. В это время Костя спросил:

– Я могу сесть, Юрий Александрович?

Тот посмотрел на него и ответил:

– Да, безусловно.

Этот вопрос его отвлек. Он снова поправил очки и костюм, потрогал подбородок, придвинул к себе стул, который, кстати, немного поскрипывал, и, наконец, принялся ставить оценку. Лицо его при этом выражало крайнюю сосредоточенность. Он словно боялся нарисовать страшную цифру не в той клетке, не туда, где собирался, и все потому, что Косте он ставил двойку впервые. Наверно, он все еще сожалел о том, что делает, и мучился от одной этой мысли, но уже не мог не сделать этого, – потому как, во-первых, уже приступил к данной процедуре, а, во-вторых, потому, что Костя сам дал на это согласие. Ему наверняка хотелось бы нарисовать эту двойку очень тонко, мелко и коряво – так, чтобы никто не понял, какая это загогулина значится в клетке у фамилии «Таганов», и чтобы ее приняли просто за банальную кляксу, за лишний штришок, за дефект листа. Но он и не мог себе этого позволить, ибо знал и понимал, что это его – Ставицкого – страничка, и что он потом сам – перед Барнштейн – будет отвечать за каждую пометку, сделанную на ней. И, уж конечно, ему придется объясняться перед директрисой за эту помарку, неизвестно что означающую, и, естественно, так как это поле для оценок, возникнет вопрос, что там стоит, какая цифра и почему так неэлегантно, так криво, грубо и неразборчиво, … – а это камень в его огород, и поди попробуй он потом оправдаться, что это, мол, у него рука поехала, или что классный стол деформировался на двадцать пять процентов… И даже если всего этого не случится, то… Ставицкому станет крайне неприятно, что он, как учитель, позволил себе разводить этакую грязь в журнале. Это ведь все-таки учебный процесс – серьезное дело, и, тем паче, одиннадцатый класс – влияние на аттестат, и какие тут могут быть варианты, какие сомнения, – ставить или не ставить, – а? Решил – ставь! А не решил – … но ведь так тоже нельзя, ибо он его спросил, а тот не ответил, и, по правилам, он уже не может от этого откреститься, значит, если не решил – тоже ставь! Вот так вот, все – выбора нет! НАДО СТАВИТЬ!