Наталья Струтинская - Свод небес

Окинув взглядом фотографии, которые Марьяна рассматривала с особой внимательностью, Марфа не глядя оперлась ладонью на узкую боковую панель кровати, чтобы подняться, и тут же вопросительно уставилась на нее, нащупав кончиком указательного пальца уголок бумажного листка.

Марфа потянула за уголок – из тесного отверстия между двумя панелями показался небольшой прямоугольный листок для заметок, исписанный ровным, округлым почерком. Когда листок был извлечен из отверстия, возле самых ног Марфы послышался шуршащий шлепок: из просвета между панелями на пол упала стопка исписанных прямоугольных листков. Марьяна оторвала взгляд от фотографий и вонзилась им в эту стопку.

Подняв с пола листы, Марфа подставила под свет фонарика Марьяны первый листок.

«Я не выполняю данных себе обещаний. Прошлое мое бессмысленно, а в будущем я не вижу себя. Приехать в такую даль для того, чтобы забыться, на деле же встретившись лицом к лицу с самою собой…»

– Кто-то забыл дома дневник и решил записывать перед сном мысли на стикер, – заключила Марьяна, про себя, как и Марфа, прочитав первые строки записки.

Таня стояла за спиной Марфы и без особого интереса заглядывала в листок через ее плечо.

Марфа, Марьяна и Таня вышли на улицу, чтобы получше рассмотреть фотографии и записки. Некоторое время ни одна из них не произносила ни слова.

– Куда девать теперь эти фотографии? – спросила Марьяна, нарушая затянувшееся молчание.

– Думаю, нужно отдать их проводнику, – сказала Таня. – Может быть, найдется их хозяйка. Я могу это сделать, – предложила она, с кроткой готовностью глядя на Марьяну.

Та передала фотографии Тане, которая бережно приняла их, еще раз взглянув на них ни о чем не говорящим мягким взглядом.

Про записки же упомянуто не было, и они так и остались в кармане спортивной толстовки Марфы.

Она подумала об этой своей находке только спустя некоторое время. Утро, серое, пасмурное, угрюмое, перешло в такой же тусклый и хмурый день, который вылился в сумрачный вечер. Дождя больше не было, однако на улице все же оседали на куртку и лицо мелкие капли тумана, который одним густым облаком накрыл, казалось, весь мир. В домишках же, в которых были растоплены печи, было сухо и тепло. Во всех членах группы уже несколько успокоилось неутомимое ожидание скорого возвращения в «Яшму», и все как будто приняли свое положение как нечто временное и стали только терпеливо дожидаться его разрешения.

Взобравшись с ногами в перенесенное в отапливаемый домик кресло и положив рядом с собой коробок спичек, Марфа извлекла из кармана записки. Их было по меньшей мере около сотни. Записи были сделаны на достаточно плотной белой бумаге для заметок, без самоклеящейся ленты. Марфа не имела привычки читать чужие дневники и письма, однако эти записки пролежали здесь не меньше нескольких лет и никем не были найдены – значит, для их хозяйки они не имели особой ценности, заключила Марфа.

Смысл слов, прочитанных ею вместе с Марьяной и Таней на первом листке, разразился в ней приглушенным эхом. Запись эта была сделана женщиной, совершенно отчаявшейся в этой жизни. Писала она торопливо (об этом говорили размашистость ее почерка и неровность пляшущих строк), в порыве глубокого разочарования надавливая стержнем ручки на листы так, что поверхность их была рифленой, повторяя каждый изгиб выведенных букв. Однако, несмотря на заметную торопливость письма, буквы эти были округлы, четки, почти каллиграфически выведены.

Лист, на котором были запечатлены бессмысленность прошлого и неясность будущего, не являлся первым листом этого наспех составленного дневника: он был вырван из середины. Такое заключение сделала Марфа, прочитав в свете зажженной спички первую надпись на верхнем листе стопки: «Сегодня четырнадцатое июня – первый день моего пребывания на туристической базе "Аполлинария", куда я приехала по настоятельному совету врача, который счел проявляемую мной повышенную нервную возбудимость за признак неврастении и рекомендовал мне провести три недели на Алтае, куда сам он так любит ездить, считая пребывание в условиях нетронутой природы лекарством от всех болезней. Едва ли лекарство это могло бы излечить мой недуг, но дальше оставаться в городе, отнявшем у меня мою жизнь, я не могла…» Это были первые слова того исступленного порыва мыслей, которые были впоследствии заключены на небольших плотных листках. Отложив первый обнаруженный листок, Марфа решила просмотреть надпись на последнем листке, как делала это всегда, когда начинала читать новую книгу: прочитав первый абзац первой главы, она открывала последнюю страницу книги, чтобы прочесть последнее предложение. Это ее действие было обязательным атрибутом прочтения каждого нового романа: оно как будто позволяло ей мысленно обозначить границы предстоящего действия.

Марфа зажгла новую спичку и вынула из ничем не скрепленной стопки последний листок. На нем, в отличие от первых, сплошь исписанных прыгающим почерком листков, было ровно выведено:

«Она отдала мне ключ. При этом она выглядела очень счастливой. Я не приняла его. Сегодня она исчезла – многие говорят о преступлении. Самодельный конверт с ключом, который так отчаянно она хотела отдать мне вчера, выпал из открытой мною утром входной двери. На турбазе сначала поднялся переполох, а теперь все успокоилось. Наверное, они не хотят поднимать шумиху, опасаясь, что базу закроют. Я хотела бы как можно скорее уехать отсюда…»

Марфа потушила спичку, потому что огонек, скатившийся к самым ее пальцам, стал обжигать их. В домике она была одна: Марьяна вместе с Максимом отправилась к обнаруженному Таней в парке источнику воды, что бойкой струйкой вытекал из медвежьих лап скульптуры; Мелюхин и Лев, с которым он довольно легко нашел общий язык, пошли на обследование территории за пределами базы – скорее для того, чтобы не сидеть на месте. В соседнем домике осталась Таня в обществе пилота и проводника, которые уже не проводили неотрывно часы ожидания в вертолете в надежде на чудо обнаружения связи, а изредка все же отходили от него.

Когда огонек спички потух, Марфа не сразу зажгла следующую. Некоторое время она задумчиво сжимала исписанные листки, размышляя над прочитанными на последнем из листков словами, пробудившими в ней интерес, который так редко что вызывало в ней. Она думала о той девушке, которая была запечатлена на фотоснимках, о причинах ее отчаяния и о последней ее записи, полной страха и растерянности. Пока Марфа раздумывала, прочитать ли ей еще несколько последних листков или же начать читать записи девушки с самого начала, предполагая, что, быть может, и вовсе не надо их читать, чтобы не утруждать себя излишними впечатлениями и ненужными переживаниями, комната вдруг озарилась белым электрическим светом включенного фонарика. Марфа вздрогнула, потому как не слышала, чтобы кто-нибудь вошел в дом. Она рывком обернулась на свет, который тут же ослепил ее, не позволяя разглядеть держащего фонарик. Сердце на мгновение замерло в ее груди.