Владимир Гаврилович - Куда улетает Ангел

Возвратился Тимофей Миронов на свое селище в хорошем расположении духа. Слава Всевышнему, рожь выстояла. Ненастье, как бывало раньше, не прибило к земле, даже не покрутило ее, высокую и еще зеленую, но уже с наливающимся, с каждым днем тяжелеющим колосом. Это немного успокоило Миронова, пожилого, но еще крепкого коренастого хозяина дома, – виды на хлеб были неплохие. За завтраком об этом он довольно сообщил своим домочадцам.

Агриппина, худощавая, невысокая, часто болеющая и набожная, на слова мужа отреагировала ожидаемо: трижды перекрестилась и лишь произнесла: «Слава тебе, Боже!» А Параскева, выслушав рассказ свекра, которому было уже далеко за семь десятков лет, поддержала разговор: он, отец, как всегда, прав, без яблока прожить можно, а вот без хорошего урожая, без своего хлеба туго им всем придется.

Однако к этому обстоятельству, немаловажному для их жизни, в семье Мироновых относились теперь совсем не так, как раньше. Не было в нем особой радости. И каждому из членов семьи было понятно, почему: никто не знал, что будет завтра.

Война изменила все в полесской деревушке в лесной глуши. Еще прошлогодней весной и в начале лета жизнь здесь кипела, а люди строили планы. А теперь добротные колхозные постройки пустовали, всю живность и единственный трактор эвакуировали на восток в первые дни войны. И поля, привыкшие к рукам людей, дичали, зарастали бурьяном. Правда, некоторые плодородные участки кое-где засеяли те, у кого были силы и после тяжелой зимы остались хоть какие семена.

Больше всего пугало неведенье. Ни от кого из ушедших на фронт с той поры, а от июня 41-го миновало уже больше года, не было никакой весточки: мужики, оставившие своих жен, стариков-родителей да малых детей, словно пропали. Как в воду канули. Об этом в деревенских хатах теперь больше молчали, разве что женщины, думая о сыновьях и мужьях, тяжело вздыхали и часто плакали. На них то и дело ругались старики: что, мол, с баб возьмешь, зачем заранее хороните хлопцев: вот развернут фрица и погонят, как пить дать, дай только время, и домой вернутся, заживем тогда по-прежнему или, того гляди, лучше прежнего. Но быстро не получалось, фашисты, доходили слухи, наступали и наступали. Освоились они крепко на Полесье, нашлись и такие, кто побежал к ним на службу.

К мысли о присутствии немцев на своей земле за прошедший год местные немного привыкли: куда ж тут деваться будешь? Германцы за все это время лишь дважды заезжали в Веснянку, но – Господь миловал – бед никому не причинили. Однажды, уже нынешней весной, собрали всех жителей у построенного перед самой войной сразу за деревней, в молодом сосняке, колхозного гумна. Заявили, кто партизанам будет помогать, того расстреляют. Назначили им начальство – старосту, приказали всем подчиняться. Иначе тоже расстрел. И – уехали. Староста, пожилой Степан Гаврильчик, был человеком добрым, никогда в жизни людей не обижал. Только погодя и сказал озабоченным односельчанам: «Что ж, земляки, никуда не денешься, будем жить как сможем, пока…» Что значило это «пока», понимали все: «пока наши не вернутся». А не вернуться свои не могли. Не имели права.

Тем временем каждый жил домашними заботами. Старики и бабы искали забытья в работе. Она их и спасала от тяжелых мыслей.

Не сговариваясь, втянулись веснянцы и в нынешнюю косьбу, зная, что животных, которые водились в большинстве хлевов, зимой словом не накормишь. А без коровки никак не проживешь. Большие надежды на свое молоко были и у семьи Мироновых. Еще до войны сгинула от старости, так и не отойдя от тяжелого отела, их кормилица. От нее остался телок, которого два года растили на коровку. Берегли подрастающее животное как зеницу ока, словно в ней, молодой телке, удачно вскоре погулявшей и почувствовавшей в себе новую жизнь, заключался весь смысл жизни этой семьи.

Оставив детей на свекровь, свой дальний сенокос в урочище Высокий Рог, что почти рядом с болотным озером, в два захода, до наступления и после спада дневной июльской жары, выкосил и семидесятишестилетний свекор с молодой невесткой.

«Крепкая девка, не каждому мужику уступит!..» – думал тогда Тимофей Миронов, едва управляясь укладывать ровный прокос за сиротой – дочерью лесника из такой же глухой деревушки, что за несколько верст от Веснянки, но вошедшей в его дом более чем невесткой – заботливой дочерью, коей ему со старой Агриппиной Бог так и не послал.

А назавтра ветер сменился…

Параскева распознала новые запахи: все вокруг наполнилось густым свежескошенным разнотравьем вперемешку вначале с едва уловимым, а затем уже крепким разогретым ароматом смолы, добирающимся сюда напрямую из соснового бора. Через него шла единственная грунтовая дорога, неширокая и местами колдобистая, связывающая Веснянку с внешним миром. Этот запах женщину сразу взволновал, словно предупреждал: жди, Параскева, новостей!

Впрочем, своим мыслям она вначале не придала особого значения, так как вчера на покосе очень устала, желая не отстать в этой чисто мужской работе от свекра. Но, очевидно, перестаралась, не рассчитала свои силы, и сильно натрудила руку, которая теперь не просто беспокоила женщину, а отдавала в плече ноющей болью. К тому же не выспалась – у полуторагодовалой Шурочки с вечера болел животик. Девочку только после полуночи отпустило, она уснула крепким сном, а Параскева то и дело целовала ее маленький лобик: не горячий ли? А под утро сама сдалась. И впервые за долгое время во сне, коротком и тревожном, увидела свою маму, говорила, как с живым, со своим отцом…

Она была вторым ребенком в семье. Отец, его звали Максим, очень хотел сына. Но его красавица-жена снова родила дочь, но на этот раз похожую на отца как две капли воды.

Родилась девочка в апрельское полноводье, и хотели ее по совету одиноко жившей в деревне бывшей матушки, долго смотревшей в какую-то старую книгу (батюшку арестовали еще за год до этого события), назвать Матроной. Так бы и было, согласились бы родители с матушкой Евой. Но в день рождения девочки случилась большая беда: по неведомым причинам заполыхал, как свеча, деревенский храм Параскевы Пятницы, спасти который даже и не пытались – боялись новой власти. Это был знак свыше, святую Параскеву в народе называли бабьей заступницей. И в семье, в которой издавна от поколения поколению передавали икону Параскевы и почитали святую, набожная мать новорожденную дочь в ее честь и назвала. А у мужа еще долго просила прощения, что не подарила своему любимому, как обещала, сына.

Когда девочке исполнилось пять лет, покинув уже троих дочерей-малолеток, мама Параскевы умерла от воспаления легких. Отец сильно убивался, горевал, но с того света еще никто не возвращался. Деваться некуда, одному ему было тяжело с девочками, вот и женился во второй раз. Вскоре в новой семье появились еще две девочки, и, наконец, родился долгожданный, но болезненный сын. Все бы ничего, если бы не неурожаи и страшный голод. Есть хотелось всегда. Выживали, как могли.