Галина Клюс - Красавчик Роб. Семейно-романтическая драма

себя. Если по части карьеры он ни на йоту не продвинулся, то по части остроумия он ни много ни мало мог дать сто очков вперёд любому из тех, кто восседал в кругу Самолётовой. Из Роберта, как из рога изобилия, сыпались цитаты и афоризмы из разных источников, коих названия он и сам давно забыл. Когда, например, в кругу влиятельных людей от нечего делать мусолили тему мироздания, Роберт был тут как тут с изречением древнегреческого философа Сократа: «Я знаю, что я ничего не знаю!»

И – подумать только – он без запинки прочитал цитату из написанного В. Г. Белинским: « Без любви и ненависти, без симпатии и антипатии человек есть призрак».

Теперь Роберт уже прекрасно знал, куда лучше пристроить свои руки: он ими просто искусно жестикулировал, а его глаза, отливающие небесной лазурью, будто завораживали окружение Ирины. И, чего греха таить, некоторые дамы, слушая остроумного молодого человека, находились будто под гипнозом. Жена банкира, то бишь Екатерина Шпальчук влюбилась в него вообще без памяти и втайне завидовала хозяйке, желая ей кучу болезней.

А молодой невзрачный адвокат Сергей Игогошин, находясь под впечатлением от стройной фигуры Роберта, невольно вздрагивал, делал руки по швам и вытягивал, как гусь, свою хилую шею. Иногда от нахлынувших эмоций Роберт вдруг снова становился прежним, и в такие минуты он вместо лиц видел перед собой одну кривляющуюся осклабленную физиономию, в которую ему хотелось просто-напросто плюнуть. И если б не любовь к Ирине, которая после каждой встречи расцветала пышным цветом, и не острое желание поскорее продвинуться по части карьеры, а этого можно было достичь лишь с её помощью, он бы, не колеблясь, разорвал чуждый ему круг.

Откровенно говоря, с появлением в его жизни новой прекрасной пассии он не мог взять и так просто порвать с Дианой Агаевой; в ней он, между прочим, видел некую отдушину от суеты и показухи, с ней, надо отдать ей должное, он по крайней мере снова становился самим собой. В их райском уголке, то есть в прежней арендованной квартире он по крайней мере был достаточно раскован и у него уже не было нужды сыпать цитатами. Диане, откровенно говоря, это было совсем не нужно, она любила его ещё больше, чем раньше, и несмотря на то, что сама свела его с Ириной, она безумно ревновала его к ней.

Однажды, когда они гуляли в саду, где вовсю уже хозяйничала зима и деревья уныло и скучно помахивали оголёнными ветвями, она с грустью и смущением в голосе начала у него выпытывать детали интимной стороны, мол, было ли у них с Ириной что-то такое особенное, если да, то как это происходило? Лучше или хуже, чем у них?

Роберт хмыкнул и неопределённо протянул:

– Мда… мда…

После паузы он своей тёплой рукой прикоснулся к её прохладному лбу и как бы, обжёгшись, тотчас отдёрнул со словами, полными иронией:

– Уж не температуришь ли ты, дорогая?

И затем уже серьёзно сказал:

– Давай договоримся, дорогая, что впредь такие подробности ни в коем случае не обсуждать, не то мы скатимся бог знает куда. И вообще, – затягиваясь сигаретой, продолжал он, – странные вы, женщины, народ, однако. Вот ты сама же познакомила меня с Ириной, а теперь, похоже, дико ревнуешь.

Чтобы скоротать длинные зимние вечера, Диана и Роберт, укутавшись в длинный пёстрый, с тигриными мордами, плед, резались в карты, причём всякий раз в дураках оставался именно Роберт. Им было жутко весело, даром, что у него и у неё всяческих забот было, как говорится, по горло. И, как это водится, у влюблённых, – а Роберту в эти минуты казалось, что Диану он любил не меньше, чем Самолётову, только по-другому, – они никак не могли насытиться ласками, то и дело, как сумасшедшие, кидались в объятия друг к другу и долго не могли отлепиться.

Её маленькая головка с взлохмаченными локонами

надёжно покоилась на его сильной мускулистой руке; и под мрачное завывание ветра она вдруг с грустью ему призналась, что сильно за него боится.

– Почему? Что тебя так тревожит?

– Потому, – уклончиво отвечала она, припадая к его плечу.

– Потому что, – опять заговорила она, – что жизнь в сущности хрупка, как стекло, всё в ней непредсказуемо.

Она протяжно вздохнула и ничего не могла лучше придумать, как пуститься в философию:

– Видишь ли, мой милый тигрёнок, я знаю, что ты атеист…

– Я не атеист, а скорее, агностик, – перебил он её.

– Ну пусть агностик, всё равно. А я вот верю, что бог, наверное, есть и что мы все находимся у него как под колпаком. Мы глупо и наивно полагаем, что мы сами распоряжаемся своей судьбой, на самом деле это далеко не так…

Она замолчала, а он с иронией в голосе заметил:

– Однако ты, леди Ди, у нас великий философ! Но не забывай, что в философские дебри пускаться – это, право слово, рискованное и весьма неблагодарное занятие. Лучше давай- ка приземлился.

Чтобы её развеселить, он начал рассказывать почти о каждом, кто состоит в окружении Ирины Самолётовой, кроме её самой, причём всем давая меткую карикатурную характеристику. Особенно досталось от него бывшей артистке с хриплым голосом и остатками амбиций. После того, как они вволю посмеялись, Диана вдруг с горечью призналась:

– Я уже тысячу раз раскаялась, что ввела тебя в тот кошмарный мир, который, я знаю, тебя раздражает и тебе наверняка приходится себя буквально насиловать, чтобы стать их человеком. Я прекрасно знала, что все эти люди ограничены и ничтожны, кроме связей и денег, их ничего больше не интересует. Они погубят тебя! Прости меня, если можешь, Робик!

Она расплакалась, а он, чувствуя влагу на своих плечах, ласково её успокаивал, с удивлением признаваясь, что Диану он, оказывается, плохо знал, в отличие от других, она совсем не притворна и искренне ему сопереживает.

– Ты всё, мой дорогой котёнок, правильно сделала. Ты сделала всё, как надо, ты ведь хотела, как лучше, тем более насильно, как быка за рога, меня никто туда не тянул. Да и я не только ради себя хлопочу, а ради всей нашей семьи, чтобы все чего-то добились, а без денег, увы, – он развёл руками, – сейчас и шагу в жизни не сделаешь.

– Да… да… да… – словно заведённая машина повторяла она, а потом вдруг опять кинулась к нему и зарыдала навзрыд.

– Давай, милый Робик, куда- нибудь уедем отсюда, далеко-далеко, хоть на край света, чтобы нас никто не нашёл, поселимся где-нибудь на самом отшибе и будем жить до самой смерти. Ты не думай, у меня есть деньги, – торопливо говорила она, теребя его непокорные волосы. – На двоих нам вполне хватит, Тебе даже не надо будет работать, – убеждала она, хотя прекрасно сознавала, что говорит вздор и чепуху.

– Подумай, дорогая, что ты несёшь! Мы живём в 21 веке, а ты предлагаешь куда-то бежать в безлюдное место и жить, наслаждаясь бездельем. Ну а как же твой сын Ромка! Как же твой муж! Ты ведь никогда их не бросишь и правильно сделаешь! И я никогда не брошу ни свою мать, ни свою сестру и братьев. И видишь ли, Диана, мне претит безделье, в каком бы виде оно ни было. Поэтому давай оставим эту тему раз и навсегда, – решительно закончил он.