Любовь Гайдученко - Феномен заурядной старушки

Валерия почти не воспринимала Гения молодого. Балдела только от старого, смешно… Кроме великого таланта, он ничем не выделяется из человеческого общества, никакими экстравагантными привычками или извращениями, как, например, тот же Рихтер или Герберт фон Караян, они оба были гомосексуалистами. А ученик Караяна болгарин Эмил Чакыров стал бы величайшим дирижером, если бы не умер молодым от СПИДа – увы, тоже был пидором (учитель, что ли, развратил?). В молодости Валерия его слушала в Большом зале Ленинградской филармонии, исполнялась Третья симфония Бетховена, которая потом по крайней мере месяц звучала у неё в голове…

Гомосексуалисты это вообще «зона риска» – как тут не вспомнить Рудольфа Нуриева? Валерия терпеть не могла балет, но когда смотрела записи, где он танцует, понимала – Гений. Наверное, всё-таки, не любой гений абсолютно нормален во всём, если вспомнить того же Нуриева. Но у кумира Валерии человеческие качества явно были в пределах нормы. Чувствуется, не было в его жизни бешеных страстей или каких-то больших проблем. Она текла вполне гладко. Поэтому быть его биографом – задача неблагодарная, не за что зацепиться…

Тот же Караян в молодости очень хотел вступить в нацистскую партию. (Конечно, не суть важно, вступил или нет). Видимо, считал, что это будет дополнительный бонус для его карьеры. А сколько наших крупных музыкантов состояли в КПСС! Но, например, Евгений Мравинский послал всю эту шушеру куда подальше и всё равно остался на своём месте – много десятков лет он руководил Ленинградским симфоническим. Про Чайковского вообще писать любо-дорого – во всех книгах только и мусолится его нетрадиционная сексуальная направленность. Паганини не пропускал ни одной молоденькой девчонки. Шуберт умер от сифилиса в 28 лет. А наш Гений даже бабником не был (с такой стервой не забалуешь!). И по всем его высказываниям видно, что это даже несколько инфантильный такой человек, свято верящий, что Зло этого мира – полная ерунда, его легко уничтожить одним только взмахом дирижёрской палочки! Его послушать – сразу становится понятно, что живёт он в этаком искусственном мире, далеко-далеко от всех его гадостей. Наверное, поэтому так безупречно и безмятежно его исполнение любого композитора, хоть среди них явно не было ни одного счастливого…

Увы, солидного и толстого исследования о самом главном человеке в её жизни так и не получилось. Её образ жизни этому совершенно не способствовал… Её существование на чужбине в этот последний год было просто невыносимым. Вот и сейчас – дышать было абсолютно нечем. Воздух из газообразного превратился в нечто плотное, сгустился в какую-то жаркую вязкую субстанцию. Стены квартиры были буквально горячими, только что не плавились. А ночью ещё приходилось обильно прыскать отравой от многочисленных африканских насекомых. Впрочем, на мух это давно уже не действовало – приспособились, проклятые. Валерия воспринимала теперешнее существование как командировку, например, на Марс. И было неизвестно, сколько придётся тут пробыть – возвращаться-то было некуда… Как уже упоминалось, больше года назад она убежала от сорокаградусного мороза и вообще от всей своей безысходности, которая преследовала её давным-давно. Жадный девяностолетний старикашка, сдавший ей страшненькую грязную однокомнатную квартиру, в итоге всё равно выгнал бы её, и к гадалке не ходи. Это был всего лишь вопрос времени. Ну а тут было ненамного лучше. За свою жизнь она накупалась и наплавалась в разных морях, этим её было не удивить. И конечно, это море тоже не приводило её в такой уж бешеный восторг. Да, оно было бесподобным – теплое, прозрачное, зеленое… Но она привыкла делить свои радости с кем-то. А одной ей было как-то наплевать. И ходила она на пляж совсем редко – дай Бог, раз в неделю. Бесцеремонные курящие бабы её раздражали. А курили почти все. Раньше такого массового увлечения отравой не было, а сейчас просто даже смотреть было страшно. А дома она почти всё время лежала в обнимку с ноутбуком. От постоянного лежания в такой позе сильно болели затылок и шея. Ноутбук приносил мало радости. Ей вдруг стало многое неинтересно. Конечно, своим образом жизни она сильно отличалась от остальных. Так было всегда. Никогда она не гонялась ни за деньгами, ни за вещами. Ей было понятно, что жить надо не накапливая все эти по большому счёту ничего не стоящие ложные ценности, а делая как можно больше добра. Но если вдуматься… кому делать это добро? Животным? Людям? Где и как? Раньше это получалось, правда, не в таких уж огромных масштабах, так, по мелочи. А сейчас она много лет уже была почти что прикована к постели, хорошо хоть мало-мальски себя обслуживала сама, пусть и надо ей было совсем немного. Но всё равно – каждый день надо что-то есть, да и много разных других потребностей у любого человека, пока он жив. Она была никому не нужна, даже собственной дочери. Но и ей никто не был нужен. Жизнь почти прошла, и неудивительно, что она растеряла всех своих близких. Приближался финал. А ведь многие её друзья уже умерли, и в гораздо более молодом возрасте. А те, кто оставался ещё на этом свете, жили своими интересами и давно забыли про её существование. Вот такая грустная картинка вырисовывалась…

Было даже странно, что, несмотря на всё это, она сохранила свою душу и все свои разнообразные эмоции в полном объёме. Ей хотелось любить. Ну а о том, чтобы быть любимой, она даже и не мечтала – понимала, что это невозможно. Но если бы вдруг встретила того, кого могла бы полюбить – отдалась бы этому чувству без остатка и со страстью всех своих нерастраченных фантазий и грёз. Что-что, а помечтать она любила. Только и знала, что мечтала всю жизнь. Мечтала, а не жила. А мечты приводят к пустоте. Вот она и оказалась в полном вакууме. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга…

Но если бы начать жить сначала, она жила бы точно так же! В её жизни не было компромиссов. Молодость пришлась на гнусную эпоху лжи и лицемерия, причём лгали все, от мала до велика. Таких, как она, были единицы, и все они плохо кончали – в тюрьмах и психушках. Ей почему-то удалось этого избежать – опять же, непонятно, что за мощные силы её хранили. И при этом она не очень-то и старалась не высовываться, не пряталась и говорила всё, что думает. От неё, конечно, шарахались, как от прокажённой, и один раз она даже попала в крупную переделку, но всё обошлось. Дочку она родила довольно поздно – когда ей стукнул почти тридцатник. И тут уже вступил в свои права материнский инстинкт – она, что называется, заткнулась. Где-то ведь можно и промолчать – от этого ничего не изменится. А мир всё равно не переделать к лучшему, как бы ты ни старался и не лез из кожи вон. И сейчас, когда она вспоминала всю свою жизнь, она пришла к выводу, что самое лучшее в ней было – детство. И неважно, что жили они в жутком бараке на берегу реки. В комнате, считавшейся спальней, их было набито, как сельдей в бочке: бабушка, две её дочери и она, маленькая Лерочка. Прабабушка спала у них отдельно, в маленькой комнатке. Между ними находилась столовая с двумя печками. Ещё там стояла большая бочка с водой – её в детстве, снабдив двумя настоящими взрослыми вёдрами с коромыслом, посылали на колонку, которая была не так уж и близко, на соседней улице. Вообще, никто её не баловал. Заставляли мыть пол и выносить в уборную прабабушкин горшок с какашками. Запахи она тогда уже плохо переносила и отлынивала, как только могла. А любимым занятием было чтение. Книг было сколько угодно. А вскоре она стала ещё и писать, конечно, не повести и рассказы. Она это называла – дневник. И писала его всю жизнь, и только недавно, к старости, перестала. К сожалению, почти всё уничтожалось… А однажды написала даже пьесу к какому-то вечеру в школе, которую потом ставили в других школах, так что в ней погиб ещё и сценарист!