Светлана Осипова - Девчонка с Восточной улицы

Однажды, звук разорвавшейся бомбы был слишком сильным – где-то рядом. Мама подбежала к окну, и – красно-кирпичный туман на месте нашего дома. Больше ничего. Начальник (и только он один) знал, что там её дочь. Каким-то образом удалось ему выпустить маму за пределы завода. Мама побежала к дому, не зная, что там увидит, найдёт ли меня. Что промелькнуло в эти минуты в её сознании? Она сама не может толком восстановить в памяти. А я? Маленький ребёнок, который ужасно боится бомбёжки. Что испытал этот ребёнок, когда раздался страшный грохот разрыва, и свет в окне побагровел, не стало видно ни неба, ни соседних домов? Те дни начисто стёрты из моей памяти. Природа сберегла мою психику, уничтожив все воспоминания.

Что же произошло? Бомба попала в соседний дом, в котором была школа. Дети уже не учились. Был ли там кто-то, не знаю. Дом был из красного кирпича, как и весь наш квартал. Вот и поднялся этот страшно красный туман.

В конце июля Москве объявили об эвакуации жителей. Первая волна уже прошла, мама не хотела никуда уезжать. Да и с завода военного уйти не так просто без особых оснований. А тут эвакуацией занимались домоуправления. В первую очередь занимались теми, у кого были дети. Был конец июля. Прошёл уже месяц, как я сидела взаперти в комнате. Мама заявила, наконец, о моём присутствии и выразила своё желание эвакуироваться. Её сестра Рая, с ребёнком, на полтора года старше меня, моим двоюродным братом Фимой и их мамой, нашей с Фимой бабушкой, тоже решила уехать. Она в то время работала на киностудии. Их отправляли в Новосибирск. Сёстрам удалось поехать вместе. Как это удалось? Мама уже не помнит, и тёти Раи давно нет в живых. Тётя Рая позвонила маме и сказала, что через час она заедет за нами на грузовой машине, мама должна собрать в дорогу узел, который может нести вместе со мной и закрыть комнату.

Это было довольно внезапно. Мама в панике стала собирать какие-то вещи. Ковёр, чайный сервиз, пластинки, папин костюм и что-то ещё положила в комод (только его и вещи в нём не смогли унести из комнаты то ли чужие, то ли соседи; эти наспех сложенные вещи остались к нашему возвращению). Что-то засунула в мешок, который взяла с собой. В числе этих вещей оказалась котиковая шуба, пуховое одеяло, в котором меня принесли из роддома, горшок, лицевые счета за комнату, папин, другой, чистошерстяной, серый габардиновый костюм. Уже по этому перечню видно, в каком смятении собиралась строго, до педантизма, соблюдающая порядок моя мама.

Следующий эпизод – в вагоне поезда. Вагон – это просто пустая железно – деревянная коробка на колёсах, куда людей загружали столько, сколько можно впихнуть, как тюки. Половина или больше – детей. Воду можно добыть только на остановках, это если не в степи. Дети пользуются горшками, которых один на много: не все матери догадались взять их в составе очень ограниченного объёма допустимого багажа. Взрослые ждут остановок, которых, к счастью, много. Дороги загружены, пропускают в первую очередь военные составы. Часто участки железной дороги повреждены бомбёжкой, приходится долго ждать, пока восстановят.

В моей памяти только то, что очень хочется есть.

– Мамочка! Ну хоть вот такусенький кусочек хлебушка!

– я показываю на кончик мизинчика.

А у мамы нет и такусенького. Что чувствовали при этом наши мамы? Вы видели глазёнки голодного, несколько дней не евшего ребёнка, вашего ребёнка? Но вот на каком-то полустанке мама выменяла папин габардиновый костюм (почему она его засунула в мешок с вещами – она и сама не знала) на буханку грубого чёрного хлеба. Протиснувшись в угол и загородив хлеб и нас с Фимой от глаз других голодных детей и взрослых (разорвали бы на части и хлеб и нас), отломили нам по куску. Вцепились мы в него зубами и глотали, почти не прожевав. Потом мой братик вдруг остановился, протянул оставшийся от своего ломтя кусок:

– Тушай, Сетлана, тушай.

Чудо, мой братик! Сам, ещё не наевшись досыта, да и не мог ещё долго потом поесть досыта, отдать от себя – мне. Собственно ли моё это воспоминание, или восстановленное в памяти после часто повторяемых рассказов изумлённых мам? Но воспоминание это – светлым лучиком в тёмном провале бесчисленно чёрных дней дороги в набитом битком, вонючем от пота, детских испражнений, немытых тел, запахов от случайной, неведомо из чего состоящей еды.

Мама рассказывает, что однажды поезд остановился на какой-то станции днём. Несколько женщин из вагона с вёдрами (распределялось по очереди) побежали к котельной, чтобы принести кипятку. Между нашим эшелоном и станцией стоял эшелон с военными, отправляющимися на фронт. Когда мама бежала с ведром кипятка, кто-то из солдат крикнул ей:

– Мамаша, давай сюда, мы тебе горячих щей нальём, детишек накормите!

Достали откуда-то ещё ведро, наполнили их горячими наваристыми щами с кусками мяса. То-то радости будет в вагоне! И тут военный эшелон тронулся. Пришлось дожидаться пока он пройдёт. Прошёл, но трогается и наш состав. Бегом, с двумя полными ведрами! Но ведь ещё и залезть в, хоть и медленно, но начавший движение поезд! Вот уже проехал наш вагон. Другой. Ещё. В нём ехали на восток солдаты после ранений. Протягивают руки. Мама поднимает ведро, его подхватывают. Поезд ускоряет ход. С ведром ей не подскочить. Да и её вместе с ведром не поднять: тяжело и горячо – кипящих щец для детишек налили до самых краёв, чтобы горяченького поели.

– Бросай! Останешься! – кричат ей из вагона.

Как же бросишь такое сокровище! Там полно голодных детишек, а тут – щи! Подхватил кто-то её за руку и стукнул по плечу той руки, где было ведро (поняли, что пропадет, а не выпустит). Рука разжалась, ведро выпало. Покатилось, полилось. А маму подтянули наверх в вагон уже набравшего скорость поезда. Она долго потом в страшных снах видела это падающее ведро и разливающиеся щи. Доехали до следующей остановки, и она понесла в свой вагон одно оставшееся ведро. Голодные были солдатики, но пищу для детей тронуть не смогли.

В Новосибирске состав остановился на пересортировку. Раненных – по месту назначения, эвакуированных по назначению предприятий – по местам расположения жилья, выделенного предприятиям. А мы? Ничьи. Киностудии ни мать, ни мы, родственники мелкой технической персоны – тёти Раи, ну совсем не нужны. Там артисты и режиссёры, целые семейные кланы с прислугами привезли, куда уж нам. Раю саму чуть не выгнали за то, что с просьбами пристаёт.

Нас определили, как впрочем, и многих других, в маленький городок Искитим, в 50-ти километрах от Новосибирска, на левом, почти степном, берегу реки Бердь, в 15км от её впадения в Обь. Другой берег – дикая, глухая тайга.

Здесь исторически сложилось очень пёстрое по составу население. Потомки кочевых тюрков, белых калмыков, русских старообрядцев, казаков. В 1938 году строительство цементного завода, известкового и маслобойного производств превратило несколько старых сёл в город. Одновременно с заводом сооружали временные бараки для рабочих-переселенцев, кирпичные здания для администрации и специалистов. Поселение разрасталось, появлялись новые деревенские деревянные дома с приусадебными участками. В одном из сёл с давних времён находилась этапная тюрьма, в которой временно содержались арестанты, высланные на алтайские рудники. Теперь здесь территориальная спецкомендатура ОГПУ (НКВД), как часть инфраструктуры СИБЛАГА – Сибирское управление лагерей НКВД СССР особого назначения, СИБУЛОН.