Светлана Осипова - Девчонка с Восточной улицы

Семён не скрывал от Эстерки, что у него есть дети, которым он всегда будет отцом. Эстерке, конечно, не очень нравились его посещения детей. Она ревновала его к бывшей жене, которая жила с детьми, боялась, что любовь к детям заставит его вернуться к жене. Но понимала, что дети должны иметь отца, и сама помогала, как могла: то покупала одежду, то принимала на несколько дней соскучившегося по отцу или чем-то провинившегося ребёнка.

Мария (мама) была очень недовольна, что сын женится на еврейке, но сын уже давно всё решал сам. Мария отказалась признавать невестку и не виделась с сыном до рождения их дочери. Потом сердце матери не выдержало, постепенно отношения наладились. А весёлая толстушка внучка стала любимым человечком, последней любовью в её длинной и суровой жизни. Либа, мама Иры, тоже не хотела для своей дочери русского мужа. Но заботливость и внимание зятя завоевали её сердце, а внучка Светланик согрела его.

Эти несколько лет, до конца 1939 года стали самыми счастливыми годами в жизни Семёна и Иры Осиповых. Зарплата Семёна позволяла им ездить отдыхать в Ессентуки и Кисловодск. Они ездили по выходным купаться на Москва-реку, захаживали в рестораны, гуляли по Москве. Много ходили в театры. Оперы, балеты, оперетты, и драматические спектакли, часто премьерные.

В начале 1936-го года Семён и Ира пережили страшную трагедию. Пьяный сосед Иван Цыганов ворвался к ним ночью, стал душить Семёна с криками "Бей жидов, спасай Россию". Ира прямо из постели выскочила на зимнюю, февральскую, улицу звать постового милиционера. Она была на шестом месяце беременности и потеряла двух мальчиков. После такой трагедии Ира не хотела больше иметь детей, чтобы не хоронить их. Семён понимал её боль и созданное потерями предубеждение. Он проявил большую заботу, терпеливо пытался возродить в ней сознание, что ребёнок – это жизнь, радость, а вовсе не смерть. Стремился вернуть ей желание жизни и счастья.

22 сентября 1937 года в семье Осиповых появилась я, Светлана.

Ира ушла с работы. Всё время отдавала дочери и мужу. Казалось, что время было счастливым и безоблачным. Летом снимали дачу, в 1938-м – в Быково, потом в 1939-м и 40-м – в Валентиновке. Дача в Валентиновке была генеральская, за высоким забором. Большой дом, с балконами и террасами посредине большого (по тем временам) участка, заросшего лесом. Там даже росли белые грибы. Дом был разделён на 2-е части. В правой половине жила генеральша Александра Ефимовна. Вот она и сдавала комнату и половину террасы. Почему? Кто же сейчас ответит на этот вопрос! Она подружилась с семьёй Осиповых. Их дочка стала её любимицей, она её все время баловала. Сёстры Иры с мужьями и Фимой, Феня с Ефремом часто гостили здесь, собираясь вместе. Места всем хватало. Александра Ефимовна относилась к таким съездам доброжелательно, открывала для них еще комнату. В общем, собиралась вся семья. Только Либа не любила никуда ездить. Часто приезжали друзья и сослуживцы Семёна с семьями. У них тоже были дети, близкие мне по возрасту. В общем, было шумно, весело. Маленькая Ланка купалась во всеобщей любви. Она танцевала и пела, читала стишки. Все шумно этому радовались, поощряли к дальнейшему развитию артистических возможностей.

А между тем шли страшные годы. 1937, 1938, 1939. Страна молча и тихо содрогалась в глубине своих жилищ от постоянно возможных арестов. И не укрыться, не понять, какое может быть лично к тебе предъявлено обвинение. Чуть не каждый третий был доносчиком. Их презрительно называли "стукачами", но от презрения ничего не менялось. "Стукачи" продолжали "стучать", и отыгрывались на презиравших их с лихвой, поскольку между презрением и ГУЛАГом – явная разница. Да и без "стукачей" в очередь на арест были поставлены многие руководящие и партийные работники. По каким критериям определялась их опасность для существующей власти – далеко не всегда было понятно. Но ещё более непонятно и страшно, когда следом за ″виноватым″, репрессия накрывала его семью. Женщин отрывали от детей и также объявляли "врагами", а детей, отправив в детдом, воспитывали в ненависти к бросившим их родителям. Братья, сёстры, родители часто должны были испить ту же чашу. Иногда это были непонятно как выбранные отдельные члены семьи, иногда полностью все, иногда – никто. А те, у которых карающий каток проехал мимо? Кто сумел осмыслить происходящее и выстоять, не поддаться пропаганде и клевете на самых близких, а уж тем более, далёких – честь им и хвала. Но так много людей было одурачено! Они достойны сурового осуждения, но можно ли их осуждать! "Промывка мозгов" строилась со знанием этого чёрного дела.

Вскоре и для Семёна Осипова началась эпопея восхождения на Голгофу.

Завод "Кардолента" не остался в стороне от общего дела. А дело было явно подстроено. Пришёл приказ создать за городом детский комплекс для летнего отдыха: пионер-лагерь, детский сад, ясли, дом отдыха. Средства должны изыскать сами. Изыскивать стали обменом излишков своей продукции на всевозможные строительные затраты. Излишки получались за счёт сверхурочных работ сотрудников, которые хотели обеспечить своим детям летний отдых. По завершении строительства руководству завода была объявлена благодарность, вручены ценные подарки.

Семён получил в подарок чудесный чайный сервиз, изготовленный на одном из лучших фарфоровых заводов, в Вербилках. Тончайший фарфор, элегантный рисунок: на широкой полосе тёмной зелени по два овала с нежным цветочным букетом и изысканный лёгкий узор тускло поблескивающего золота. Этот сервиз переживёт войну и все невзгоды, и, даже, своего хозяина, по крайней мере, на 40 лет.

Сотрудникам завода были выплачены премии. Детей торжественно отправили отдыхать.

А потом на завод пришла комиссия партконтроля. В результате, было арестовано всё руководство завода. Первым арестовали в 1937 году директора Фридмана Д. С.. Ему удалось переправить ″на волю″ записку, нацарапанную на папиросной бумаге, для Семёна. Он предупреждал, что от него требовали подписать обвинение Осипову С. Г., что он шпион английской и японской разведок. (Это мой папа, который, хотя и имел каллиграфический почерк, с русской грамотой был сильно не в ладах. А уж английский! И тем более, японский.) Фридман не подписал.

За Семёном приехали, как и положено, в 3 часа утра, устроили дома обыск и увели. Как ни странно, дочка молчала, не плакала, хотя обычно от испуга не только плакала, но орала во всю мощь своих лёгких. Наверное, это был не испуг, а ужас, тихий ужас.

Семёна отправили в Лефортово. Допрашивали, с пристрастием, устраивали очную ставку с Давидом, но ничего не добились. Доказанность не была определяющей в судьбе арестованных в те годы, но то ли следователь оказался законником, то ли были ещё какие причины, неизвестно, но, продержав несколько недель, Семёна выпустили, а Фридмана отправили в лагеря. Он вернулся через 2 года. Все связи с друзьями и знакомыми, кроме Осипова, прекратил. Потом началась война, он добровольцем ушёл на фронт, предпочтя фронт новому витку ГУЛАГа. После войны Семён и Давид иногда встречались, иногда разговаривали по телефону, во всяком случае, в телефонной книжечке моего отца телефон Фридмана был. Это говорит о многом. Телефоны папа все помнил, записывать их стал уже ближе к старости. В книжечке совсем немного записей, только тех, кого ни за что не хотел потерять.