Наталья Никольская - Память плоти

– Завтра. На той неделе прибудет корреспондент от Торопа, я бы хотел побывать там до его приезда.

Городок Милево, куда на следующий день благополучно добрался Илья, встретил блудного сына сухо и безразлично. На серую «девятку», снующую по улицам райцентра, никто не обращал внимания, и первым, кто ее заметил, оказался одинокий пожилой гражданин, подпиравший забор у дома с зеленой крышей. Рядом стояли похожие домики, людей вокруг почти не встречалось. Зима. К тому же это явно был старый город, так называемый частный сектор, в котором незачем суетиться, поскольку промзона в стороне и поблизости нет магазинов. То, что надо. «Жигули» притормозили напротив человека у забора. Дверца открылась.

– Простите, вы не подскажете, где тут у нас улица Болотова, как проехать?

– Болотова? – старик встрепенулся, сделал шаг навстречу и тоже тормознул: нечего шаркать ножками перед кем ни попадя.

– Да, Болотова.

– Подскажу, отчего же… Вам какой дом нужен?

– Двадцать третий.

– Двадцать третий? Как же, знаю, да. Это возле рынка. Там сейчас… – дед замялся и оборвал себя на полуфразе. – Вы коммерсант, да?

– Вроде того. А где у нас рынок, напомните?

– Рынок? Да вот, езжай по прямой в ту сторону, на втором перекрестке влево. Там и увидишь. А Болотова будет вдоль ограды, от первого угла рынка. Двадцать третий дом – метров двести от угла вперед. Ну, может, триста…

– Спасибо, отец.

– Да, на здоровье. И вам того же…

В двадцать третьем по Болотова, куда ткнулся Илья, подрулив к дому, его встретил сумрачный джентльмен кавказской наружности, молодой и чрезвычайно деятельный.

– Кто будешь, а? кто прислал? Что надо, друг? что за товар?

– Простите, я ошибся.

– Прощаю, друг, я тебя прощаю. И ты прощай. Больше так не делай.

Отогнав машину тремя домами далее, Илья встал у номера 29. Домик выглядел чистеньким и ухоженным, штакетник по периметру вокруг. Во дворе за штакетником – собачья конура, возле которой сидел на цепи старый рыжий пес, встретивший незваного гостя хриплым лаем. Добрый знак. Деловые люди с Кавказа брезгуют подобными созданиями, разве что в шашлык для друзей. Калитка была открыта.

– Иду, иду… Что ты брешешь, или воры какие? Кто там?

На высоком пороге под навесом, этаком подобии крылечка в миниатюре, появилась полная женщина с круглым лицом в теплой камуфляжной куртке, наброшенной на плечи. Голову ее украшала солдатская шапка-ушанка, из-под которой виднелись темные густые волосы, собранные в свободный пучок на затылке.

– Вам кого? – чувствовалось, что она насторожилась, увидев перед собой незнакомца, зашедшего в ее двор, или делала вид, что насторожилась, надеясь этим предупредить праздные мысли визитера, когда бы тот явился с таковыми.

– Добрый день, – Илья поклонился с легкой улыбкой, засвидетельствовав почтение.

– Ша, Жулик, ша! Кому сказала? – Покосившись на гостя, пес закрыл пасть и опустил морду вниз. – Здравствуйте…

– Моя фамилия Гуреев, Илья Гуреев. Вы, может быть, помните, на вашей улице…

– Гуреевы? Как же, помню. Жили, да, жили на нашей улице. Вон в том доме, двадцатом, почти напротив нас. Только ведь нет их, – женщина задумалась на какое-то время, взгляд ее живых глаз, удивительно подвижных, бегающих вокруг Ильи, остановился где-то над его головой, темп речи замедлился. – Никого нет, давно уже никого. Лет семь-восемь, почитай… А вы кто же им будете, если не секрет, Гуреевым-то? Родственник?

– Да, родственник… Я бывал здесь, в детстве.

– Илья, говорите… У Петра Сергеевича сын был, тоже Илья. Он как в армию пошел, так и все, поминай как звали.

«Поминай как звали…» Версия Ильи, экспромтом выданная жене относительно явившейся из прошлого сестренки, получила недвусмысленное подтверждение. «Мать носила Киру тогда, когда меня уже не было с родителями». – «Не было?» – «Нет, не было. Я как раз ушел в армию». Что это – совпадение, нечаянное попадание в «яблочко», или плод стершихся воспоминаний, обрывок каких-то подлинных сведений, факт, о котором он некогда знал? Лоб Ильи прорезали глубокие морщины, глаза увлажнились, и он потер их пальцами. Пять секунд на все про все.

– Мать очень убивалась, – продолжала между тем женщина, поправляя спадавшую с головы шапку, – тетя Ната, все его увидеть хотела. Он ведь один у нее был, единственный. До самой своей смерти ждала, двадцать лет без малого. Не судьба была, видно. Так и ушла, не дождавшись…

– Простите, а ваше имя…

– Марина, – женщина вскинула брови, словно удивившись вопросу, – Марина Алексеевна. А вы? Я помню, Илья, а по батюшке?

– Что вы, это лишнее, просто Илья. Какие наши годы!

– Какие… Не знаю, какие ваши, а наши уже не те. Что ж, пусть будет Илья, Илья и Марина. Поиграем в молодых. Вы что-то спросить у меня хотели?

– Да, хотел поподробней услышать об этой семье, о семье Петра Сергеевича. Чем жили, как умерли… Что случилось с Ильей.

– Вы на него не похожи.

– Это я уже понял.

– Что вы поняли?

– Что я не похож на Илью Гуреева, жившего когда-то на вашей улице. Вы его хорошо знали?

– Да как вам сказать…

– Росли, наверное, вместе. Вы ведь тут живете с рождения, я угадал?

– А как вам лучше? Могу сказать, что никакого Ильи не помню и знать никогда не знала. Полагаю, так вам будет удобнее, – теперь в голосе появился сарказм, явно ей чуждый, неумелый, и некая снисходительность. – Я угадала?.. Вот что, гость дорогой, мы с вами ведем тут разговоры, которые не следует вести на пороге. На пороге не следует вести никаких разговоров, все слова на ветер. Заходите в дом, там и потолкуем. Вижу, желание у вас есть, а решимости маловато. Идемте, – Марина распахнула дверь настежь, придерживая ее рукой, – чего уж там. Вы, должно быть, издалека прибыли, устали с дороги. Идемте, согреетесь в тепле, помянем ваших родственников. Я не одна живу, с мужем, так что приставать к вам не стану, не бойтесь.

***

Илья расположился в кресле, застеленном покрывалом в синих по голубому ромбах, а Марина устроилась на стуле, в двух метрах поодаль, прямо напротив него через журнальный столик. Стены комнаты были обиты коврами в аляповатых узорах восточных мотивов, пол выстлан паласом в желто-синюю шахматную клетку. Вдоль стены покоился внушительных размеров диван под покрывалом-близнецом кресельного, выбеленный потолок украшала желтого металла люстра в пять матовых плафонов, стилизованных колокольчиков, три из которых разом вспыхнули лимонным цветом. В небольшой комнате было одно оконце, и пришлось воспользоваться электричеством, чтобы не создавать вокруг нечаянной встречи ауру интимности. Впрочем, лик Спасителя, глядящий на них сверху, из красного угла, был исполнен столь колоритно и строго, что, казалось, исключал всякое бесцеремонное уединение в этих стенах.