Александр Староторжский - Райские ботинки и Жареная кобра

– Сашка, ешьте! Они ушли совсем!

Собрав закуски, официантки ушли. Васильев указал на блюдо с рыбой и сказал:

– Господа! Я обещал новый театр! Пожалуйста! Он к вашим услугам!

Почему мы не завыли от восторга, я не знаю. Нас бы не выгнали. Но дело не в этом. Мы быстро съели рыбу и не заметили, что водка кончилась. Это было трагично! Это было не вовремя! Это было не поправимо! Так мы думали. Но мы ошибались! Васильев вышел из зала и быстро вернулся с двумя бутылками водки и тремя пива!

Мы заорали:

– Боря!

Васильев, открывая бутылки, сказал:

– Ну, конечно, он! Кто же еще! Ну что, господа! Продолжим?

Что тут началось! Передать не могу!

…В ресторане работал официант Боря, наш друг, у которого можно было занять, что угодно. Только с отдачей…

Через час, совершенно пьяные и веселые, мы вышли из ресторана, взяли такси и поехали к Большому театру. Подъехав, мы с трудом, и безумным хохотом, вылезли из машины, и поклонились Большому театру в пояс. Потом забрались опять в машину, и поехали ко мне. Дома у меня был огромный пирог с яйцами и капустой, и три бутылки моего любимого Мукузани. Ну, приехали, вино выпили, съели по куску пирога и что дальше?! Сидеть дома?!Черта с два! Сделав обзвон, мы рванули в ближайшие гости! Потом еще в какие- то! Потом в третьи! И веселье наше, безудержное, страстное, почти сумасшедшее, продолжалось до самого утра! Так тогда жила богемная Москва! У нас были деньги, работа, и возможность быть счастливыми!

…Я не знаю, как это получилось, но в возрасте 8 лет я оказался на море, в пионерском лагере… Без папы, без мамы, без дедушки и – самое страшное! – без моей милой бабушки. Я понимаю, мои родители хотели сделать как лучше – море, солнце, здоровье… Но они перестарались, поспешили… Я, домашний мальчик, «бабушкин» внук не был готов к самостоятельной жизни, даже под присмотром воспитателей… В нашем втором отряде я был самый «рохля»: ходил вечно растерзанный, шнурки волочились за мной, на лице засыхали остатки пищи… Потом сами отваливались… При этом так называемый «присмотр» воспитателей над нами был формальный, почти не ощущаемый… Больше они были заняты своими загадочными, напряжёнными отношениями… Такие диалоги я часто слышал: «Опять бегал в клуб к Абрикосовой?» Мужской голос оправдывался: «Галя, на кой чёрт мне эта Абрикосова, если у меня есть ты?» Женский голос тихо взвизгивал: «Врёшь, подлец! Тебя там видели!» Затем следовала попытка пощёчины, как правило неудачная… Дядька – воспитатель привычно увёртывался…

Я думал: далась им всем эта Абрикосова! Во-первых, она аккордеонистка, это же смешно! Ля-ля… Тянет на зарядке свою гармошку… Во – вторых, она старая! Ей лет двадцать уже! Старуха, на покой пора! Потом, она длинная, худая, гибкая как удочка, и сиськи у неё здоровые торчат! Как она играет – не понятно! Волосы рыжие – целый стог, до небес! Как у ведьмы! Глазища огромные, зелёные, как у Змея-Горыныча! Видать, она его дочка! Рот большой, красный, как у вампира, а зубы блестят как лакированные! Она рта не закрывает, всё ржёт! А вокруг мужики стоят кольцом и млеют! Не понятно… Ну ладно… Наплевать на неё и забыть… Дура… И мужики дураки… Купили бы себе килограмм «Мишки на севере» и ели под грибочком… Разве это не лучше, чем эта дура Абрикосова? Ну ладно, не до неё…

Самое невыносимое в моей жизни в лагере, было то, что каждую секунду в меня летело противное слово «жирный»… Сделаешь шаг – орут «жирный»! – сделаешь два, опять орут… А я никакой «жирный» не был, я был просто полненький мальчик и всё… Бабушка моя делала всякие вкусные вещи из теста: пироги, булочки, печенья… Что мне их теперь не есть? Не дождётесь… Плевал я на ваши издевательства…

…Но всё-таки достали… Однажды девочка, которая мне очень нравилась, Наташа Русакова, в столовой, ни с того ни с сего, крикнула мне: «Жирный!» Я обиделся. Я от неё этого не ожидал. Я думал, что если она мне нравится, то ничего плохого она мне сделать не может… Ну сами посудите: вот ты девочка, вот мальчик, которому ты нравишься, ты должна это ценить! А вместо этого ты орёшь ему «жирный»! Не знаю, глупость какая-то…

Ушёл я от обиды в конец лагеря, к сетке из проволоки, которая отделяла нас от мира нормальных людей, сел на песок и стал думать: как мне дальше жить? Даже Русакова, и та предательница… А ещё я защищал её от Витьки-Моськи, который её за волосы дёргал… Дал ему раза, Витька – брык и упал… Потом убежал… «Спасибо, Саша,» – важно сказала Русакова и сделала мне глазки. Я думал всё, отношения налажены… А оно вот как… Надо было оставить её на растерзание Моське… Тогда бы знала… Друзья на дороге не валяются… Ну ладно…

…Вообще надоели они мне со своим лагерем… Развлечения какие-то тупые: самолётики кретинские делать, песни петь – завывать… В море заходишь: минуты три поплескаешься и на берег… Вон Абрикосова! Уплывает так далеко, что и не видно её… Я слышал как одна воспитательница, глядя на неё в море, из-под руки, громко сказала: «Чтоб ты утонула, сволочь!»

…Я думал Абрикосова утонет, а она и не собиралась… Приплыла и стала на своей гармошке играть, песни орать… Воспитательницу трясло от ненависти… Синяя ходила… Я думал утопится… Нет, обошлось…

…Так вот сижу я на песке у сетки и думаю: как жить мне среди этих гадов? Тут с противоположной стороны подходят к лагерю Лёнька – Опарыш и Генка – Конь… Спокойно откидывают кусок сетки и, не обращая на меня внимания, входят в лагерь… Вот так! Запросто выходят, и запросто входят в этот концлагерь! А я что, хуже что ли? Там свобода! Там никого нет! Никто гадости не крикнет! И с такими радужными мыслями, я вылез на свободу и пошёл по берегу, подальше от лагеря…

…Хорошо! Море и песок… Кусты какие-то маленькие… Кругом – ни души! Пионеры за решёткой сидят, а я гуляю, как нормальный человек… Жизнь!

…Иду вдоль моря, по берегу, подальше от лагеря… И чем дальше от него отхожу, тем лучше, веселей мне становится… Иду и думаю серьёзно – может уйти от них на хрен совсем! Вот паника подымится! Вызовут КГБ… Вдруг что-то, виляя, пробежало передо мной, и юркнуло под кустик… Я остолбенел! Потом стал осторожно подходить к кустику… Не успел я к нему подойти, как из-под другого куста выскочила ящерица, крупная, толстая… И побежала куда-то подальше от меня, за волнистые гребни песка, и колючие кустики, собиравшиеся иногда в настоящие заросли…

…Я возликовал! Вот она, жизнь, достойная настоящего мужчины! Здесь же охотиться можно! Ящерицы будут динозавры, а я – бедуин, великий воин пустыни! Говорят, бедуины не охотились на динозавров, ну и что? А вот мне повезло! Я буду охотиться! Вообще – есть ли на свете вещь, которую не может сделать бедуин? Нету такой вещи! Я читал, что один великий бедуин, как выпрыгнет из песка, и всадил пулю английскому генералу прямо в лобешник, между глаз, а потом – раз! И в песок ушёл, как вода! Ну что, он может, а я не могу? Хрен ли тут! Могу!