Иван Плахов - 7 цветов смерти

Александр жадно допил содержимое своего стакана и сделал знак официанту повторить заказ. Между нечаянными собеседниками повисло неловкое молчание, которое не прерывалась, пока в руках Александра не оказался снова стакан с виски. Он повертел его в руках, посмотрел сквозь него на свет, отпил и вернул на стол, делая вид, что собеседник ему совсем не интересен.

Наконец устав молчать, собеседник поинтересовался:

– И как в Ватикане, ждали?

– Ты не поверишь, но да. Ждали. Там я встретил последнего своего духовного наставника, падре Христо.

– Какое многозначительное имя.

– Да, это сокращённое от Христофор. Был такой святой, очень почитаемый у католиков. Покровитель всех путешествующих и беглецов. У него, говорят, была песья голова. На православных иконах его так и изображают – человеко-псом.

Чем не египетский Анубис – бог смерти и страж весов в царстве мёртвых. Вот он-то и закончил моё посвящение в тайну ордена света. Христо был хранителем музеев Ватикана. Но не тех, что доступны туристам со всего мира, а закрытых, о существовании которых никто не догадывается.

Ватиканский холм представляет собой многоуровневый лабиринт катакомб, на самом нижнем ярусе которого хранится всё то, что когда-то навсегда исчезло из этого мира: это и копье Лонгина; и Чаша Грааля; и портрет Христа кисти Евангелиста Луки, написанный прямо на столешнице стола, за которым проходила тайная вечеря; это верёвка, на которой повесился Иуда; Ковчег из Иерусалимского храма, вывезенный в Рим императором Титом; сгоревшие Сивиллины книги.

Всего перечислить невозможно, ведь за 1000 лет папы собрали все диковинны мира в одном месте. Но предметом моего изучения в катакомбах были исключительно картины и прах 12 величайших мастеров живописи, начиная с Джотто и заканчивая Пикассо. Все они когда-то состояли в ордене светы и были здесь, в подземельях Ватикана, захоронены.

Я должен был вступить с ними в контакт, используя навыки, полученные в ходе обучения у Хуана Карлоса, чтобы стать одним из них – художников света, несущих в мир красоту и гармонию, не доступную разумному объяснению, а потому губительную для Князя Тьмы, пробуждая в людях чувство прекрасного.

Предвижу вопрос, как я погружался в сон без волшебного напитка индейского шамана? Но для тех, кто учится искусству сна, напиток нужен только в самом начале.

Это как для ныряльщиков, когда их учат нырять: сначала в руки дают тяжелые камни и бросают в воду, благодаря которым они идут ко дну, а через пару погружений камни уже не нужны; тот, кто научился тонуть, научился и нырять.

Я нашел моих учителей-художников в тех мирах, что они изображали ещё при жизни: одни обитали в мире всеобщей любви; другие в мире гармонии; третьи в мире чистого солнечного света, резвясь в нем, словно дети во время купания.

Каждый из них поведал мне свой особый метод, с помощью которого они создавали свои картины. Единым для всех было то, что к своему искусству они относились как к магии, как к волшебству: каждая создаваемая ими картина была всегда визуальным заклинанием, глядя на которое, душа зрителя преображалась и очищалась от всего наносного.

Каждый художник создавал именно свою, особую красоту, ни на что раньше не похожую, и не пользовался уже существующей и открытый до него.

Искусство для моих предшественников было всегда процессом, программой действий, которую они воплощали в своих картинах: визуально-духовным актом творения реальности заново. Этому учили их тени из другого мира, меня, ничтожнейшего из людей.

Общение с миром мертвых было делом невероятно опасным, но я об этом и не подозревал. Хуан Карлос благоразумно не предупредил, что я мог застрять в загробном мире навсегда: человек, который рискует, не должен знать, что он рискует, иначе он точно провалится. Это как художественная гимнастика.

Ею занимаются с детства только лишь потому, что дети просто не понимаю, чем грозит одно неловкое движение на бревне или неудачное падение с брусьев.

Они исполняют умопомрачительные трюки, сосредоточившись исключительно на точности своих движений и наслаждаются свободой владения своим телом; не задаются вопросом, что будет с ними, если что-то пойдёт не так. А тренеры детям благоразумно не говорят о том, что их ждет в случае неудачи.

В таком деле, как игра со смертью, успех сопутствует тебе до первой неудачи. Общаясь с одним из умерших мастеров, я столкнулся с иными, которые попытались забрать меня с собой. И это было страшно.

– Иные? Это как?

– Я использую это слово, потому-что они не похожи ни на что живое, что наполняет наш мир, при всей фантастичности и изменчивости форм, которые это самое живое принимает.

От живого иные отличаются тем, что не испытываю никаких чувств, ничего вовне не излучают. Предвижу вопрос: что это за излучение? Поясню – всё живое словно сочится светом и прямо-таки звенит от восторга и счастья, излучая во вне тепло. А иные это тепло поглощают.

Ты словно завороженный отдаёшь им всего себя и тебе это нравится. Честное слово, потому-что ты чувствуешь их зависимость от тебя. А потом они предлагают пойти с ними в их обездоленный мир, чтобы весь этот мир, откуда они родом, мог стать зависимым лишат тебя одного.

И ты просто не можешь им отказать. Ведь быть источником жизни для целого мира – это же невероятно. Даже лучше, чем оказаться вне тела в мире духов, где всё лучится счастьем.

– И почему же не ушёл вместе с ними? Испугался стать богом?

– Нет, нет. Мне помешали. А точнее спасли. Хуан Карлос спас.

– Но он же остался в Мексике?

– В мире снов расстояния не имеют значения. Я же уже говорил, когда исчезает время, то исчезает и пространство: ты везде и сразу, где пожелаешь. Хуан Карлос следил за мной, но ничем себя не выдавал, чтобы не мешать моим занятиями с ушедшими мастерами.

Вполне возможно, он даже и не понимал, о чём я с ними говорил, хотя слова нам были не нужны, но он охранял меня от иных. И знал, как их изгнать: они не переносят собственных отражений в зеркалах.

Между мной и иными возникло зеркало по мановению руки индейского шамана, и они сжались и превратившись в две точки, сгинувшие в зеркале. А вслед за ними исчезло и само зеркало.

– Сжались? Типа, уменьшились, что ли?

– Нет, сжались. Как если бы чернильное пятно собралось в точку и, бац, исчезло.

– И на что же были похожи эти твои иные?

– На полые полупрозрачной конусы, низ которых состоял из одних ресничек, словно бахрома, а из вершины торчали в разные стороны ярко-красные усики-антенны. Вид омерзительный и завораживающий одновременно. Я пробовал просить Хуан Карлоса рассказать, кто такие иные и откуда они, но он запретил мне об этом даже думать, чтобы не приманивать их к себе: они появляются только тогда, когда о они вспоминают.