Иван Плахов - АдрастеЯ. Или Новый поход эпигонов

© Иван Плахов, 2017

ISBN 978-5-4483-9769-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АДРАСТЕЯ, ИЛИ НОВЫЙ ПОХОД ЭПИГОНОВ

Адрасте́я (др.-греч. Ἀδράστεια – «неотвратимая») – богиня, дочь Зевса и Фемиды. Служительница вечной справедливости и мстительница (как и Немезида), от которой смертный не может уйти.

Эпиго́ны (греч. ἐπίγονοι – «потомки», «родившиеся после») – сыновья героев, которые участвовали в известном походе против Фив. Первый поход потерпел неудачу, и все воины, среди которых был и Амфиатрий, погибли. Поэтому эпигоны через десять лет развязали новую войну. Во главе их по совету оракула поставили Алкмеона, сына Амфиария. Отец еще до первого похода знал, что каждый его участник погибнет. Поэтому он завещал сыновьям, когда они вырастут, убить мать, которая вынудила его идти в поход, а самим предпринять вторую попытку. Алкмеон выполнил наказ отца: убил мать и разрушил Фивы.

Ныне эпигонами называют последователей деятеля или направления в искусстве, науке, литературе и т. п., лишенных творческой самостоятельности.

Господи, зачем выжег Ты виноградник Твой и опустошил его? Зачем сделал Ты это? И зачем, Господи, не воздал Ты нам другим наказанием, но предал нас язычникам, чтобы надругались они, говоря: «Где Бог их?»

Откровение Варуха, 1:2

«Точка, точка, запятая, минус – рожица кривая…»

Песенка почему-то вспомнилась. Из далекого советского детства. Варухов медленно водил пальцем по холодному запотевшему стеклу окна и повторял, рисуя фигурку, будто самого себя:

«Ручки, ножки, огуречик – получился человечек».

Он долго всматривался сквозь линии рисунка в непроглядную тьму за мокрым стеклом, а затем, тяжело вздохнув, принялся готовить кофе.

Только утром, еще не совсем очнувшись после свинцового сна, с больной головой, Варухов на несколько минут чувствовал себя счастливым. Аромат закипающего кофе будил в нем аппетит – к еде и к жизни. Как некогда, в далекой юности, в нем начинали шевелиться мечты и надежды, которые затем исчезали, уступая место прозе жизни и смертельной скуке.

Тогда-то Варухов и просыпался по-настоящему: выныривал на поверхность из омута нынешней жизни, когда где-то там, в дальнем уголке сознания начинал брезжить свет надежды, что уж сегодня непременно повезет, действительно случится что-то хорошее.

«Господи. Прошли годы. Родителей больше нет. Да и страны, где я родился, где завтра было продолжением вчера, нет. А всё равно по утрам газету читаю, кофе пью. Как раньше. Привычка… А что я сделал за эти годы? Юрфак окончил. В милиции поработал, в прокуратуре. Женился, дочь родил, а жену похоронил. Вступил в КПСС. Выступил. Ваучер вложил в завод, в Александровский электроламповый… И что? Это всё? Неужели ничего больше меня не ждет? Только унылая жизнь никому не нужного человека – до самой гробовой доски?

Почему вся повседневная действительность как-то незаметно съежилась до этой малогабаритной квартиры, где единственным окном в окружающий «ужас» остается только экран телевизора?

Но ведь вся моя жизнь – это жизнь простого человека из совка, где каждый остался волею судьбы один на один с самим собой и окружающим, крайне неуютным миром.

А ведь я еще выгодно отличаюсь от большинства хотя бы тем, что сам я – часть аппарата и олицетворяю этот самый ужас нынешней ситуации, когда государство грабит и убивает граждан, соблюдая закон и насаждая порядок. Я, слава богу, не гоняюсь за торгашами и надоедливыми выходцами с Кавказа с дубиной в одной руке и пистолетом в другой, никому не вставляю в задницу паяльник и не отправляю с ним удить рыбу на дно Столицы-реки, а наоборот, таких вот живцов вылавливаю, сортирую, «классифицирую» и отправляю по адресам прописки с нужными сопроводительными документами. Господи, как мне всё это надоело, видеть ужас бытовой неустроенности страны каждый ненормированный рабочий день, с раннего утра и до позднего вечера. Мордобой, мат, немытые тела бомжей, дешевая водка и пиво после рабочего дня, которое пьют перед входом в метро под бдительными взорами старух, собирающих бутылки…»

Обычно череда несвязных скользких мыслей, пока Варухов готовил кофе, пестрой лентой незаметно проскальзывала через тело куда-то вниз, унося с собой предчувствие счастья, и всё неотвратимо возвращалось на свои места, и начинался новый день. Но сегодня всё было не так, потому что болело сердце.

Сердце саднило из-за того, что последнюю неделю Игорь Петрович не мог думать ни о чем, как только о дочери. Та попала в больницу с тяжелейшим психическим расстройством, причин которого отец не понимал. Что привело ее туда – его любимую Любашу? Она вела себя как обычно, не было даже отдаленного намека на болезнь…

Если беда случается, то не никого щадит: ни того, на кого обрушилась, ни того, кто ему помогает. Вначале, когда всё это произошло, Игорь Петрович взволновался, но не то чтобы очень: ну, заболела – перенервничал ребенок, а может, любовь у нее несчастная или еще какая девичья блажь… Кто знает? Отлежится – и пройдет. Устроил в больницу по блату, в хорошую ведомственную больницу на окраине города, в психиатрическое отделение. Обещали помочь, привести в порядок. Лечащий врач говорил, мол, она такая не одна, к нему в отделение регулярно попадают коммерсанты «новой волны», а у тех каждые полгода от их образа жизни крыша едет.

Вначале всё было нормально: к дочери вернулся сон, она перестала бояться темноты и одиночества, стала интересоваться, что новенького происходит… И вдруг вернулся кризис. Любаше снова стало плохо. Не помогали ни лекарства, ни беседы с лечащим врачом. Дочь таяла на глазах, превращаясь в эдакое бледнолицее привидение с горящими безумием глазами. От этого и самому впору было сойти с ума.

Варухов нервно передернул плечами и несколько раз подряд с силой хлопнул дверцей кухонного шкафа. Сегодня утром нервное напряжение стало таким сильным, что кончики пальцев рук нестерпимо болели, а вены на запястьях будто лопались.

Чтобы сбросить напряжение, нужна была разрядка. Немедленно. Какая угодно. Но у Варухова фантазии хватило только на то, чтобы хлопать дверцами шкафа и нервно вышагивать из угла в угол.

«Может, опять начать делать зарядку? – неожиданно подумалось Игорю Петровичу. – Нет, нет, что за бред». И мысль немедленно забылась.

– О времена, о нравы… Пожалуй, так и сам свихнешься. Если что-то не придумать, я долго так не протяну, – продолжал говорить Варухов, будто советуясь с собой.

Перспектива одиночества в мерцающем впереди коридоре лет, когда рядом не будет уже никого дорогого и обязанного ему, казалась чем-то кошмарным Варухову – стареющему бесперспективному мужчине, неприспособленному к реалиям сегодняшней жизни.