Иван Плахов - АдрастеЯ. Или Новый поход эпигонов

Хотя главное, что двигало Людочкой на самом деле, когда она перешла на новое место работы, – желание устроиться в учреждение, где много мужиков. Холостых или, на худой конец, разведенных, с которыми она могла бы кокетничать и заигрывать, присматривая себе подходящего парня на будущее.

Вообще это страшное слово «будущее» внушало ей безотчетный ужас. Ее молодое время – и Людочка это физически чувствовала – неизбежно убывало, оставляя на личике несмываемые морщины и морщинки, отвисшие щеки и мешки под глазами.

Иногда, особенно ночью, ее охватывало настоящее отчаяние. Так было страшно за себя и за ждущее ее одиночество. Она мучилась от отчаянного желания полюбить и того, что никак не могла это сделать. Так проходили одинокие зимние вечера, и год от года их становилось всё больше и больше.

«Через десяток лет… А что такое десять лет для меня? Если я до сих пор помню отчетливо и ясно, что чувствовала, когда меня в первый раз поцеловал мальчишка в пионерлагере? Мне было двенадцать. Стоял июльский теплый вечер. Ясно помню неумелое, жесткое прикосновение его губ… И вот – через десяток лет эти вечера сольются в один нескончаемый вечер жизни, полный скуки и невыносимой тоски по так и не случившейся любви», – приходила по ночам Людочка в отчаяние.

Жизнь Людочку и не била, но и не баловала особо. Учила чаще всего на примерах из жизни близких ей людей.

Вот, к слову сказать, любовь Юрки Баранова к инвалидке Свете. Этот случай просто не укладывался в голове ни у нее, ни у всех ее знакомых.

Юрка этот был из семьи дьякона. Тот служил где-то за кольцевой дорогой, так что дома часто не бывал, иногда по трое суток подряд. Матери у них – у Юрки и сестры, на полтора года его старше – не было. Умерла, когда мальчику было семь или восемь, точно Людочка не знала, да и не очень-то хотела знать.

Жить без присмотра родителей – особенно когда ты учишься в последнем классе школы и на пару дней остаешься в квартире без старших – большой соблазн для подростка в возрасте, когда у мальчиков пробуждается живейший интерес к женскому полу. Юрка был весьма настойчив в исследовании полового вопроса. Сестра его, как убедилась Людочка на себе, в этом деле не просто не мешала, а иногда и помогала, настойчиво-вкрадчиво советуя попробовать запретного плода, от которого еще не умерла ни одна женщина на свете. В итоге к выпускному вечеру Юрка переспал чуть ли не со всеми девушками в классе, двум из которых даже пришлось сделать аборт.

Пожалуй, единственной, кто сумел избежать его чар и не лишиться девичества на продавленном диване под иконами красного угла Юркиной комнаты, была Света Селеверстова, невыразительная, хотя и не лишенная некой приятности белобрысая староста.

При своем патологическом интересе к женскому полу Юрка ее избегал, даже, казалось, побаивался. Людочка и ее подружки, уже испытавшие на себе пристальное внимание сластолюбивого Юрца, объясняли эту робость перед Светкой нежеланием портить и без того плохие отношения с администрацией школы. Если бы староста пожаловалась классной или директору – то как минимум Юрку бы выгнали, а то и до суда дело бы дошло. Ему и без Светки хватало работы. Пропустил через постель почти всех одноклассниц (и не по разу), а затем передавал их своим приятелям-однокашникам, таким же озабоченным по части женского пола, у которых столь завидного таланта соблазнения невинных девичьих сердец не было.

Все же на выпускном вечере, когда Юрка простился со школой, он не удержался и попробовал соблазнить Светку, суля золотые горы и небо в алмазах. Видимо, для храбрости, Юрка с приятелями вначале хорошенько выпили, а затем он начал приставать к старосте-недотроге. Потому его «ухаживания» за бедной девушкой со стороны выглядели как откровенная грубость, еще и подогретая живейшим участием дружков.

Итак, Юрка уговорил уединиться Светку, которая ничего не подозревала о его истинных намерениях, в классной комнате – якобы для серьезного разговора. Туда позже случайно зашел учитель физкультуры старших классов Лев Исаевич по прозвищу Чича. Чича помог старосте избежать предсказуемых неприятностей, а Юрца и троих его приятелей, которые помогали дружку ловить объект его желаний, отметелил. Да так, что те неделю после этого мочились кровью и надолго утеряли интерес к женщинам из-за «общего недомогания организма».

Чича, надо отдать ему должное, избил горе-любовничков очень профессионально. Почти не оставил следов на теле, не считая разве что мест, которые обычно никому не показывают. Еще и пригрозил, что если хоть один из них попробует пожаловаться родителям, то он всех отправит за решетку за попытку коллективного изнасилования одноклассницы.

Юрку Баранова это задело до глубины души. Он решил теперь уж непременно лишить – силой, если не получается добровольно, – девичьей чести Светку Селеверстову. И конечно, отомстить Чиче-обидчику, который помешал в самый ответственный момент и унизил его мужское достоинство. Под достоинством Юрка понимал только физическое превосходство над женщинами и способность через них реализовать плотские желания – силой, если те не соглашались на близость.

Людочка сама это на себе испытала. Однажды в компании Юркиных друзей и двух ее лучших школьных подруг Юрке вздумалось устроить свальный грех, а она отказалась. Тогда он приказал своим дружкам-одноклассникам держать Людочку, а сам по очереди с остальными парнями изнасиловал ее, напевая при этом «Боже, меня храни» и «Аллилуйя, слава тебе, Боже, слава тебе».

Людочке было больно, стыдно и обидно. Она пыталась бороться с Юркой, но тот, взяв ее силой, чем-то вроде платка слегка придушил ее – не насмерть, а почти до обморока. Людочка уже не могла сопротивляться из-за ватно-сонливой усталости. Чувствовала, что с ней проделывали, но ей стало это безразлично. Будто она оказалась вдалеке от самой себя, чужая сама себе. Только гнусавое пение Юрки скребло ей слух, хотя слова молитвы удивительным образом всё равно радовали ее душу.

В конце концов Людочка потеряла сознание. А очнулась от того, что кто-то растирал ее, голую, удивительно пахнущей жидкостью. От ее аромата у Людочки сами собой полились обильные, неостановимые слезы, которые крупными каплями стекали по щекам на несвежую подушку.

Она, как оказалось, пролежала без сознания одна в пустой квартире часа полтора. Юрка с приятелями и предавшими ее подружками вышел прогуляться и совершенно забыл о ней. А когда вернулся, один, и обнаружил безжизненное тело у себя на кровати, то жутко перепугался, решив, что задушил Людочку насмерть.

Он бросился ее ощупывать и понял, что она жива, но в глубоком обмороке. Юрка Баранов не был бы Юркой, если бы не решился вновь воспользоваться ее телом. Страх, что он совершил убийство, опять сменился похотью. Но насиловать бесчувственное тело ему было не по душе, так что Юрка решил привести Людочку в чувство и заодно сделать ей эротический массаж. Для этого он взял церковный елей, который его отец хранил как величайшую святыню на полке среди икон.