Юрий Курбатов - Безбилетники

– Ууу! – подвывал Мясник, крутясь волчком и опрокидывая в себя очередную рюмку самогона. – На, выпей еще!

Перовский благодарно брал рюмку, отхлебывал маленький глоток, и продолжал:

– Эти тугоумные материалисты запаслись мнениями обо всем, что выходит за пределы их кругозора. О древних Элевсинских мистериях, об архаических культах, о суфизме Востока. Они называют, но не знают, изучают, но не чувствуют. Понять что-то можно лишь изменив свой ум, проникнув в суть явления, а не пришпилив объяснение, словно бабочку, шпилькой. Эти люди собирают гербарии, но они не в состоянии постичь онтологическую красоту живого мотылька.

– Кстати, у моего деда пасека есть, – сказал Мясник. – Скоро качать будет. Привезти тебе медку, Петрович?

– Что? – на секунду Перовский потерял мысль. Он беспокойно оглянулся, будто пытаясь отыскать ее хвост, но обнаружил только рюмку в своей руке. Удивленно моргнув, он допил ее содержимое, и, подняв вверх палец с длинным обгрызанным ногтем, продолжил:

– Наш мир оставлен богами, но мы способны поднять дух над материей, переплавляя свинец невежества в золото чистого знания.

– Ааааа-а! Как же ты хорошо говоришь! – орал Мясник. – За материю! Тьфу. За эту. Это. Дух!

Том подошел к Лелику. Тот о чем-то беседовал с поэтессой Оксаной Адамовной. Та держала его под руку и, загадочно закатив глаза, говорила.

– А знаете, Сергей, вы не смотрите на мой возраст. В душе я молода и по-прежнему остаюсь романтиком. Вот, к примеру. Денег у меня конечно же мало, но как получу зарплату, – на одну половину куплю палку колбасы и яиц. Нажарю, знаете ли, яиц целую сковородку. Люблю очень яичницу с колбасой, с лучком! И хлебушка туда покрошить. А на вторую половину – куплю билет в Киев, и как ма-ахну на съезд националистов!

Лелик уже подвыпил, что было заметно по его раскрасневшемуся лицу. Он улыбался в бороду и щурил глаза.

– Знаете, Оксана Адамовна, – говорил он, – когда анархисты придут к власти, они не будут препятствовать вашему национальному балагану. И здесь нам с националистами по пути. Но только до тех пор, пока националисты не изберут себе фюрера. А вы такие, вам без фюрера нельзя. Хоть завалящего, хоть плешивого, но чтобы всех в узде держал. Я даже знаю, зачем вам фюрер. Вы по плетке тоскуете. Только кажется вам, что вы других пороть будете, а на самом деле – вас.

Оксану Адамовну такие шпильки не только не отталкивали, но даже заводили.

– Анархизм, Сережа, – это очень интересно, и, я бы даже сказала, – романтично. Меня это тоже в молодости покоряло. Это, знаете, такая свобода, такая свобода, знаете ли, – страстно говорила она, и ее грудь приподнималась от глубокого вздоха. – Но в нем слишком много индивидуализма. Это как парус одинокий. Такое добровольное политическое одиночество. Но мне кажется, – продолжала она, хитро подмигивая и делано грозя пальцем, – что лично вам одиночество не грозит.

Лелик загадочно улыбался в бороду. Оксана Адамовна была пьяна и легка. Наслаждаясь эффектом, она жарко продолжала:

– Одиночество – плохое подспорье для управления страной. А в нашем национальном парламенте найдется место и для вас. Как для самовыдвиженца.

– С вами скучно. Вы же все теоретики. Кропоткин говорил, что человек, вкусивший жизни сполна, – он философ более, чем какой-нибудь отвлеченный Шопенгауэр.

– Ружье уже висит на стене, – плотоядно усмехнулась Оксана Адамовна.

– Я не уверен в ваших силах.

Оксана Адамовна протерла запотевшие старомодные очки в роговой оправе, впервые за вечер глянув на Лелика, как учитель смотрит на отстающего школяра.

– А вы знаете, чем Украина отличается от Греции?

– Чем?

– В Греции все есть, а на Украине все может быть.

…Уже светало, когда гости стали расползаться. Том курил во дворе, Монгол, невидяще глядя перед собой, сидел у крыльца на скамейке. На веранде, под столом, тяжело храпел Мясник, с чердака доносилось звонкое сипение Оксаны Адамовны.

На веранду вышел Лелик. Его пошатывало. Засунув в рот носик чайника, он жадно допил остывший чай, и, сплюнув заварку, спросил Тома:

– Вы остаетесь?

– Не, мы домой.

– Ну тогда валите отсюда. В Крым, в Крым, все в Крым. Башка болит, спать хочу – смерть. Надоели.

– А этот твой… Крымский… Адресок дашь?

– Ща, погодите, забыл. – Он мотнул головой, скрылся за дверью и пропал.

– Уснул, что ли? – Том с Монголом топтались во дворе, ежась от утреннего холодка и слушая первых утренних птиц.

Наконец дверь распахнулась, но вместо Лелика в дверях показались Силин и Перовский. Они молча стояли в проеме двери, схватив друг друга за грудки, то ли чтобы не упасть, то ли выясняя отношения. Лицо Перовского, обычно бледное, светилось нездоровым румянцем. Силин же, наоборот, был опустошен и подавлен.

– То есть ты хочешь сказать, что мысль материальна? – наконец спросил Силин.

– Философия – это моя сущность, это стержень моего самоощущения! – отвечал Перовский.

– А ты невероятно талантлив, – устало произнес Силин. – Это я тебе как гений заявляю.

– А вы, однако, сволочь!

– А ты – настоящий интеллигент!

– Почему это? – насторожился Перовский.

– Потому что интеллигент со сволочью всегда на «вы». – Силин, наконец, оторвался от собеседника и устроился на скамейке у крыльца, пытаясь прикурить.

Наконец появился Лелик. Тяжело спустился по ступенькам, чуть не сбив Перовского, заметил Силина, остановился.

– Силин! А, Силин!

– Чего тебе?

– Давай выпьем.

– Так кончилось все.

– Это да, – Лелик укоризненно глянул в окружающий мир. – Ну, может, рюмку чаю накатим? За всемирную анархическую революцию.

– Все это треп и чепуха, – Сказал Силин. – Лучше спички дай.

– А что не чепуха? Идеи твои русофильские?

– И идеи мои тоже. Спички – вот что нужно.

– А из искры пламя – слабо?

– Курить хочется.

– Слышь, Силин. А как же все эти истории про русский миф, про царство справедливости.

– Это все там, – Силин махнул рукой куда-то вдаль, в сторону разгорающегося зарею неба. – Это не для нас. У нас русская идея невозможна. У нас нет и не может быть русской оппозиции. Я сегодня это понял.

– Это почему же?

– А потому, что русский и украинец – это одно и то же. Вот казахи могли бы создать свою украинскую партию. И таджики. И молдаване. А русские – нет. Ну нет у них на этой земле никакой уникальности. Украинец растворяется в России так же без остатка, как и русский на Украине. Политика – это лишь форма, но сущностной инаковости нет, понимаешь? Никакого тебе уникального творческого предложения. Лучше всего это чувствует украинский националист, но он не может это принять, потому что тут же умрет, превратится в русского. Оттуда у него такой отрицательный заряд, оттуда он не живет, а постоянно корчит из себя что-то, наряжается. Как в сказке, понимаешь? Националисты – это заколдованные русские.